Старалась пнуть побольнее. Они поворачивались и затихали. Ненадолго. На следующий день я капризничала и грубила гостьям. Я прятала от них мамины кремы и расческу. А когда они садились обедать – с винцом, – зыркала глазами.
– Ну прям народный прокурор, – говорила про меня тетя Ира. – Иди отсюда. Будет тут смотреть.
– Я есть хочу, – бубнила я, отказываясь выходить из кухни.
Мама усаживала меня за стол и ставила тарелку – котлета, картошка…
– Я вот своей Светке такого не даю, – говорила тетя Ира, заедая вино нашей сырокопченой колбасой. Собственную, свежекупленную, три батона, она не резала, берегла. Мне было жалко нашу колбасу. – Я вот Светке супа налью – и все. От супа не потолстеешь. А от котлеты – потолстеешь.
Тетя Ира своего добивалась – я бросала вилку и выбегала из кухни. Я была девочкой пухленькой и уже в том возрасте, когда это понимаешь.
У тети Иры были муж и дочка Светка, а в Москве – любовник. Пожилой и богатый. Тетя Ира приезжала к нему за деньгами. Пожилой любовник кормил всю тети Ирину семью. И кормил бы и дальше, но тете Ире этого было мало. Ей его квартира понадобилась. Чтобы в Москву с дочкой и мужем переехать. Но любовник квартиру отдавать не хотел. А тетя Ира была упертая и одно время в Москву зачастила. Любовник умер. От старости, в своей постели, на руках у законной жены. Тетя Ира простить ему это так и не смогла.
Тетя Лена мне нравилась больше. Я считала, что тетя Ира храпит назло мне, а тетя Лена оттого, что спит на бигудях. Без бигудей – старых, в пупырышках, с черными резинками – я тетю Лену не помню. Бигуди тетя Лена разбрасывала по всей квартире – ходила, снимала с головы и оставляла по дороге – на тумбочке в коридоре, на столе в кухне, в ванной. Я шла следом и снимала с ее бигудей черные резинки – большой дефицит в то время. Аккуратно укладывала резиночки в верхний ящик шкафа. Пригодится. Как и целлофановые пакеты, которых у тети Лены было немыслимое количество. У нее все было разложено по пакетам и пакетикам. Бессистемно. Колготки вместе с косметикой. Парадная блузка с шампунем. Тетя Лена никогда ничего не могла найти. Она шуршала целлофаном в поисках нужной вещи, укладывая и перекладывая чемодан быстрыми нервными пальцами. В пакетах все время что-нибудь разливалось и рассыпалось – шампунь, пудра. Прямо на блузку и колготки. Тетя Лена шла выводить пятна и стирать целлофан. Причем пятна она застирывала только хозяйственным мылом, а пакеты стирала только туалетным. Сушилось все вместе – на батарее.
Тетя Лена была смешная и странная. Она, например, хлопала пузыриками на конфетной прокладке. Она покупала коробку конфет и сразу в отличие от жадной тети Иры ее открывала. Я ела конфеты, а тетя Лена щелкала пупырышками.
– Прекрати, – дергалась моя мама от звука.
– Хорошо, – соглашалась тетя Лена. Откладывала пупырышки и принималась за скатерть. Скатерть у нас была с бахромой. Тетя Лена завязывала бахрому в узелки. Когда вся ее половина скатерти была завязана и тете Лене было нечем занять руки, она начинала ковырять заусенцы. Еще тетя Лена ломала спички и крошила хлеб. Я знала и еще об одной привычке тети Лены, о которой не знала моя мама, – она дергала перышки из нашей пуховой подушки, а те, которые не могла выдернуть через прострочку, ломала сквозь наволочку. Лежала и ломала. У тети Лены была тонкая нервная организация и муж, с которым она все никак не могла развестись. Все собиралась, да никак. К моей маме она приезжала за психологической поддержкой. Уезжала, полная решимости. Решимость пропадала, потому что до своего города тете Лене нужно было добираться двое суток в поезде. Вот если бы она на самолете летела…
Тетя Лена приезжала в Москву на концерты. Ходила на Софию Ротару, Юрия Антонова. Она бегала по квартире в лифчике, с подложенными под лямки искусственными плечами. Поролоновые подплечники, отодранные от какого-то платья, были ярко-бордового цвета. Тетя Лена ахала над залитой шампунем нарядной блузкой и мерила кофточки моей мамы. Надевала, крутилась перед зеркалом. Блузка рано или поздно съезжала вбок, и тогда вылезала лямка лифчика с подсунутой бордовой тряпкой.
– Плечи вынь, – советовала моя мама.
Но тетя Лена подпихивала свои бордовые подплечники под любую вещь, даже если на ней уже имелись вшитые. Тетя Лена с маленькой белой головкой в кудельках и нервными, всегда холодными, голубоватого цвета руками становилась похожа на гренадера. Она себе так больше нравилась. Искусственные плечи добавляли ей решительности.
Просто так, без повода, они не звонили и не приезжали. Любовь остывала, потому что моя мама уставала подбрасывать угли в топку.
– Я дожил до сорока лет, пахал как проклятый и не могу нормально отдохнуть, – бурчал муж.
Он всегда так бурчит, когда мы едем отдыхать, как «массовые туристы». А что делать, если маленькому Васе интереснее в Турции, чем на «приличном европейском курорте»? В Турции оно ведь как? И поговорить есть с кем на родном языке, и автоматы игровые под боком, и делать можно что хочешь.
За соседним столом мама включила ребенку мультфильм на DVD, и, пока он смотрит, впихивает в него завтрак. Вася тоже присоседился и смотрит. Или можно набрать в салфетку морковку и хлеб и пойти кормить отельную живность – кроликов или рыб. Тоже развлечение. Всесоюзная здравница и житница.
Мы последний раз летели с ребенком вдвоем. Рейс, как водится, задержали. Муж звонил в турагентство и требовал, чтобы нас – то есть меня и сына – «отправили немедленно». В агентстве решили, что он сумасшедший или больной. Разве нормальный здоровый человек не понимает, что такое «чартер» и что турагентство ни за что не отвечает?
Мы с Васей тем временем сидели в самолете. Кстати, наши чемоданы, я считаю, – это наша национальная черта. Плюющие на дресс-код, гордо перемотанные изолентой или фирменным аэропортовским пластиком. Так вот я сидела, а Вася висел на кресле. Сзади сидел мальчик, и они швырялись друг в друга конфетами «Эм энд Эс» – такими мелкими разноцветными шариками. Мальчик начал первым. Васе нечем было ответить, но мальчик отсыпал ему конфет. Я потом еще долго удивлялась, почему у меня все волосы в шоколаде. Папа мальчика пил ликер «Бейлиз» и запивал его томатным соком. Мама мальчика «Бейлиз» мешала с сервелатом. У них все с собой было.
За два часа сидения в невзлетающем самолете папа мальчика успел выпить бутылку ликера, съесть все домашние бутерброды и самолетный обед, поругаться с женой, покурить в туалете, поругаться со стюардессой, обматерить капитана, позвонить и обматерить турфирму, обматерить жену, дать подзатыльник ребенку, бурно поаплодировать объявленному взлету, полезть целоваться к стюардессе и уснуть.
В самолете все перезнакомливаются и обмениваются впечатлениями от предыдущих поездок. Кого- то укусил кролик, у кого-то ребенок «вошел» в стеклянную витрину и так порезался, что ужас. И врач долго не приезжал. А один мужчина вспомнил, как проснулся утром в постели с якуткой.
– С какой якуткой? – встрепенулись его соседи.
– Со страшной, – ответил мужчина.
Не знаю, как другие, но я всегда выразительно фыркаю, когда вижу, как фотографы укладывают в красивую позу другую девушку. «Ой, нет, я еще не загорела», «Нет, не надо в купальнике», «Нет, не сегодня…» – отбрыкиваюсь я от отельных папарацци. А, глядишь, день на четвертый послушно ложусь в красивую позу. А дома вставляю фотографию в рамочку. Обложечное фото с голубым фоном на тумбочке – точно из Турции. А когда еще будет случай вот так вот лечь? Или сделать семейный портрет – где красавица мама, папа с мужественно-обветренным лицом и чудо-ребенок на фоне пальмы?
В памяти мобильного телефона появляются новые номера: Катя-море, Лена-Турция… Мы договаривались созвониться, встретиться, дружить домами. С энтузиазмом. С энтузиазмом, наверное, потому, что понимали – даже если созвонимся, то вряд ли встретимся, а если встретимся, то вряд ли подружимся домами.
Я точно знаю – турецкого леденца на палочке четырехлетнему ребенку хватает до самолета. Если дать ему леденец в середине очереди на регистрацию, то он будет молчать до «накопителя». А это дорогого стоит.
Дорога домой всегда кажется короче. И это маленькое счастье. Короткая память – это тоже счастье.
– Вон наши пошли, скорее. Вы же наши? – спросила меня женщина с мужем и ребенком. Я кивнула.
– А вон та, видите, дамочка в зеленой куртке, тоже наша, – сказала женщина.
