сиделка. Она обвинительно посмотрела на Мойста.
— Ей сказали больше никакого алкоголя, — повторила она, очевидно предполагая, что он где-то у себя припрятал пару бутылок.
— Ну а я говорю — больше никакого доктора! — заявила миссис Роскошь, заговорщицки подмигивая Мойсту. — Мои так называемые пасынок и падчерица за это платят, представляете? Да они меня отравить задумали! И все говорят, что я свихнулась…
Раздался стук в дверь, скорее как просьба войти, чем объявление о намерении. Миссис Роскошь двинулась с впечатляющей скоростью, и, когда дверь раскрылась, арбалеты уже поворачивались.
Вошел мистер Бент со все еще рычащим мистером Непоседой на руках.
— Я же говорила, что пять раз, мистер Бент! — закричала миссис Роскошь. — Я могла попасть в мистера Непоседу! Вы считать не умеете?
— Я прошу прощения, — отозвался Бент, осторожно водружая мистера Непоседу в ящик. — И я умею считать.
— Ну и кто у нас такой непоседа? — сказала миссис Роскошь, в то время как пес чуть не взрывался от сумасшедшего радостного волнения видеть кого-то, кого он не видел самое большее десять минут. — Ты был послушным мальчиком? Он был послушным мальчиком, мистер Бент?
— Да, мадам. Чрезмерно, — яд змеиного мороженного не мог быть холоднее. — Могу я вернуться к своим обязанностям?
— Мистер Бент думает, я не знаю, как управлять банком, правда ведь, мистер Непоседа? — промурлыкала миссис Роскошь песику. — Глупый этот мистер Бент, правда? Да, мистер Бент, вы можете идти.
Мойст припомнил старую банбадукскую пословицу: «Если старушка злобно разговаривает со своей собакой, то эта собака — обед». Это поразительно подходило к случаю, и случай этот был неподходящим для того, чтобы быть рядом.
— Ну, было приятно познакомиться с вами, миссис Роскошь, — сказал он, поднимаясь. — Я… Обдумаю все.
— Он был у Хьюберта? — спросила миссис Роскошь, видимо, у собаки. — Прежде, чем он уйдет, ему надо побывать у Хьюьерта. Думаю, он немножко путается в финансах. Отведите его к Хьюберту, мистер Бент. Хьюберт хорошо объясняет.
— Как пожелаете, мадам, — откликнулся Бент, уставившись на мистера Непоседу. — Я уверен, что выслушав объяснения Хьюберта о денежном потоке, он больше не будет
Пока они спускались, Бент безмолствовал. Он поднимал свои безразмерные ступни осторожно, как будто идя по полу, усыпанному булавками.
— Миссис Роскошь — живенькая старушенция, да? — рискнул Мойст.
— Думаю, она то, что принято называть «оригиналом», сэр, — мрачно отозвался Бент.
— Немного утомляет временами?
— Я не буду это комментировать, сэр. Миссис Роскошь принадлежат пятьдесят один процент акций моего банка.
Его банка, отметил Мойст.
— Странно, — сказал он. — Она только что сказала мне, что владеет только пятидесятью процентами.
— И собакой, — ответил Бент. — У собаки один процент, наследство от покойного Сэра Джошуа, а собака принадлежит миссис Росокшь. У покойного Сэра Джошуа, было, как я понимаю, так называемое проказливое чувство юмора, мистер Липовиг.
И собаке принадлежит часть банка, подумал Мойст. И правда, какие эти Роскоши веселые люди.
— Полагаю, вам это не кажется слишком забавным, — сказал он.
— Я с удовольствием признаю, что я ничего не считаю забавным, сэр, — ответил Бент, когда они достигли основания лестницы. — У меня нет никакого чувства юмора. Вообще нет. Это френологически доказано. У меня Синдром Нихтлахена-Кейнвортца, что по какой-то непонятной причине понимается как печальный факт. Я же, напротив, рассматриваю это как дар. Счастлив сказать, что вид толстяка, поскальзывающегося на банановой кожуре, понимаю только как несчастный случай, который подчеркивает необходимость избавления от бытовых отходов.
— Вы не пробовали… — начал было Мойст, но Бент предостерегающе поднял руку.
— Прошу вас! Повторяю, я не считаю это тяжестью! И позвольте сказать, меня раздражает, когда люди воспринимают это именно так! Не стоит пытаться рассмешить меня, сэр! Если бы у меня не было ног, вы бы постарались заставить меня бегать? Я вполне счастлив, благодарю!
Он остановился около очередной пары дверей, немного успокоился и схватился за ручки.
— А теперь, может быть, следует воспользоваться возможностью показать вам, где… я бы сказал, выполняется серьезная работа, мистер Липовиг. Это всегда называлось счетной палатой, но я предпочитаю представлять это как, — он потянул на себя двери, которые величественно распахнулись, — мой мир.
Это было впечатляюще. И первым впечатлением, которое получил Мойст, было: это Ад в день, когда не нашлось спичек.
Он уставился на ряды согнутых спин, что-то неистово черкающих. Никто не поднял головы.
— Под этой крышей я не допущу счетов, Счетных Костей или других бесчеловечных приборов, мистер Липовиг, — сообщил Бент, двигаясь по центральному проходу. — Человеческий мозг способен не допускать погрешностей в мире чисел. Раз уж мы их изобрели, то как может быть иначе? Мы здесь точны, сэр, точны… — быстрым движением Бент вытянул листок бумаги из ящика для исходящих с ближайшего стола, бегло его просмотрел и бросил обратно с легким мычанием, которое означало то ли его одобрение тому, что служащий все сделал правильно, то ли разочарование от того, что он не нашел ничего неправильного.
Листок был напичкан вычислениями, и ни один смертный точно никак не мог их проверить с одного взгляда. Но Мойст не поставил бы и пенни на то, что Бент не рассчитал каждую строчку.
— В этой комнате мы в сердце банка, — гордо возвестил главный кассир.
— В сердце, — тупо отозвался Мойст.
— Здесь мы вычисляем прибыль, и хранение, и закладные, и цены, и… фактически, все. И мы не ошибаемся.
— Что, никогда?
— Ну, почти никогда. О, некоторые личности иногда допускают ошибку, — признал Бент с презрением. — К счастью, я проверяю каждое вычисление. Ни одна ошибка мимо меня не пройдет, можете на это рассчитывать. Ошибка, сэр, — это хуже, чем грех, по причине того, что грех часто зависит от точки зрения, личного мнения или даже определенного времени, но ошибка — это факт, и она требует исправления. Я вижу, что вы предусмотрительно не усмехаетесь, мистер Липовиг.
— Нет? В смысле нет. Не усмехаюсь! — ответил Мойст. Черт. Он забыл древнюю истину: когда пристально наблюдаешь, позаботься о том, чтоб никто пристально не наблюдал за тобой.
— Но вы, тем не менее, потрясены, — заметил Бент. — Вы пользуетесь словами, и мне говорили, что делаете это хорошо, но слова мягки и умелым языком могут быть выбиты в разные значения. Числа жесткие. О, с ними можно мошенничать и обманывать, но нельзя изменить их природу. Тройка — это тройка. Нельзя уговорить ее стать четверкой, даже если вы ее расцелуете.
