После чего торопливо налил себе большой ковш браги и единым махом выпил:
— Вот так.
— Ну, одна, стало быть, пропала, — признал поражение Зализа. — В другую сторону уходи. А вот эта кому-нибудь нужна?
— Мне нужна, — тут же вскочил кучерявый Алексей.
— А готов ли…
— Да, если Агрипина не против.
— Ну вот, еще одной лишили, — обеспокоился опричник. — А вот эта?
— Мне нужна! — поднял руку Архин.
— И мне! — вскочил на дальнем конце стола Коля Берзин.
— Ну, выбирай, — развел руками Зализа. — Из них к кому пойдешь, или ко мне?
Девушка показала на Мишу.
— В сторону, — недовольно отмахнулся опричник. — А эта кому- нибудь нужна?
Его палец уткнулся в молодую женщину, чуть полноватую, с длинными прямыми волосами и крупным носом с высокой горбинкой. Над столом повисла тишина.
— К татарам, — не стал устраивать долгих разговоров Зализа. — Вот эта кому-нибудь нужна?
Пару раз на девушек выступило по два претендента, но в остальном одноклубники, привыкнув за два месяца к ливонкам, успев познакомиться и немного узнать характер, нрав, а иногда — и кое-что еще, делали свой выбор уверенно, не колеблясь. Хотя, наверное, половину работы выполнил за них Зализа, поставив вместо вопроса «жениться или не жениться», вопрос: «решиться сейчас, или потерять навсегда». Где-то через час без своих «половинок» осталось всего полтора десятка одноклубников.
— Вот и решили, — широко зевнул опричник. — Одна осталась лишняя.
Женщина медленно опустилась на колени:
— Господом Богом прошу, — перекрестилась она, — Иисусом Христом. Не продавайте меня язычникам, нехристям не отдавайте.
— Отстань ты, — отмахнулся опричник. — Не стану я из-за тебя одной на торг тащиться. Оставайся одна. Может, потом куда и приберу.
— Благодарствую… — женщина попыталась подползти к нему на коленях, но кромешник уже забыл про ее существование, отвернувшись ко всем прочим жертвам:
— Чего стоите?! — прикрикнул Зализа на бывших пленниц. — Тюфяки широкие бегите сеном набивать! С сегодняшней ночи с мужьями спать будете. Изб у вас всем хватает. А то развели монастырь, прости Господи: бояре здесь, послушницы там… Тьфу, Содом и Гоморра! Сбитень твой где, отец Тимофей?
— Ты бражки выпей, Семен Прокофьевич, — ласково посоветовал монах. — Хорошая бражка, хмельная. Спится после нее… Ако на полях ангельских…
Спустя час Зализа, заботливо прикрытый шубой, дрых на траве рядом с отцом и сыном Ивановыми.
Юра Симоненко тоже выбрал себе какую-то упитанную девицу с крупной грудью и толстыми косами, и теперь начинал с ней новую жизнь в одной из комнат оставшихся после артельщиков изб, и Картышев впервые за последний год ночевал в комнате один. Точнее — один в этом времени. Потому как в двадцатом веке его одиночество разделяли только наезжающая из Москвы племянница, да сосед-бизнесмен, каждую субботу отмечающий удачно или неудачно оконченную неделю. А поскольку жена его горести и радости разделяла слабо, с ними он приходил к Игорю. Обычно — раз в неделю, но иногда и чаще.
Поначалу, когда Зализа отвел пришедшим неведомо откуда, но показавшим отвагу в схватке со свенами людям место на берегу Суйды и помог поставить первые дома, они ночевали здесь ввосьмером. Потом зимний поход выбил двоих: погиб Леша Синий, да Юшкин остался выхаживать раненых в Боре, где, видимо, и осел. После того, как часть ребят перебралась в оставшиеся после строивших мануфактуру плотников дома, они оказались здесь втроем. Потом Росин уехал с опричником, а сегодня и Юра сделал для себя новый выбор. Игорь опять остался один.
Картышев перевернулся с боку на бок, и услышал осторожный стук в дверь. Поначалу он подумал, что ему послышалось: ну кто станет бродить по дому за-полночь, да еще стучать, как в приемной райсобеса? Но тут дверь приоткрылась, и внутрь скользнула женщина, едва не проданная сегодня на юг.
— Прими меня, Игорь Евгеньевич, — попросила она. — Не хочу я одна оставаться.
Пока Картышев пытался сообразить, как ему следует поступить в такой ситуации, она торопливо скинула поневу и решительно забрались под одеяло:
— Хоть на время прими. Всю жизнь Бога молить стану.
Игорь взглянул на ее крупный, с горбинкой нос и подумал о том, что этот небольшой недостаток на фоне более молодых девушек сегодня едва не сломал судьбу женщины. Хотя, в ее положении, вряд ли стоило говорить о приятном и благополучном будущем.
Она осторожно подкралась к Картышеву, прижалась обнаженной грудью к его боку, бедрами — к его ноге, и бывший танкист, уже очень давно не ощущавший женщины рядом с собой, понял, что больше не способен думать о судьбе этой несчастной. Скорее, наоборот: он был рад, очень рад, что ее злая судьба привела гостью к нему в постель.
Женщина провела рукой по телу мужчины, нашла самую главную деталь организма, напрягшуюся до последнего предела, и принялась всячески ее оглаживать, то ли не понимая, что вполне может сама сесть на него сверху, то ли специально побуждая своего возможного господина к решительным действиям, заставляя проявить волю, власть и желание. Игорь, после долгого воздержания, долго размышлять над этими хитрыми уловками и дальними помыслами оказался неспособен, он просто подмял полонянку под себя, раздвинув ее ноги своими, и вошел — грубо, торопливо, жадно. Женщина застонала, заскребла ногтями по спине, одновременно обхватив ногами его спину, а Картышев упрямо пробивался к своей цели, забыв про время, ласки и возможность других положении, пока волна наслаждения не смыла блаженный морок с его сознания.
Тяжело дыша, он поднялся, подошел к окну, прикоснулся пальцами к холодному стеклу, раскатанному его же собственными руками.
— Покурить бы счас…
— Принести попить, Игорь Евгеньевич?
— Да уж, до курева тебе не дотопать, — усмехнулся Картышев и ощутил прикосновение к своему плечу:
— Оставь меня при себе, Игорь Евгеньевич… Хоть на время.
— Как тебя зовут-то?
— Мария…
— А лет сколько?
— Осьмнадцать уже.
— А мне тридцать шесть…
Игорь повернулся к ней, обнаженной, провел рукой по волосам. Что могло ждать ее в этом мире? В Ливонии своей отец, а то и хозяин их деревни, отдали бы ее своей волей крепкому мужику, чтобы в сытости жила, хозяйство крепила, детей рожала, за скотиной ухаживала, еду
