поломаны. А дальше — уже нет. Значит, повернули здесь тати куда-то… Ну-ка, тихо…
Коли конокрады повернули куда-то к тайному схрону, то затаиться должны были, чтобы убежище топотом и говором не выдать. Вот только не могут кони целым табуном бесшумно стоять…
— Ага… — Ведун услышал по правую сторону недовольное всхрапывание, спешился, прошел вдоль зарослей, подергивая ветки. И действительно — после одного из рывков молодая осинка повалилась на дорогу. Олег принялся торопливо расчищать поворот, замаскированный недавно срубленными деревцами, потом вернулся в седло.
— Погодь, — остановил его Валах. — Ужо светлеет небо-то. Сейчас рассветет, так сразу и вдарим.
— Тогда без меня, — покачал головой Середин. — После ночного зрения я поутру просто слепну минут на двадцать. Только мешаться стану.
— Ну и ладно, ведун, — кивнул Поганый. — Ты свое дело сделал, теперича не беспокойся. Мы тоже кое-что умеем…
Небо и вправду стало наливаться светом. Олег отъехал в сторону, закрыл глаза, дожидаясь неизбежного. Еще немного — и даже сквозь веки прямо в сердцевину мозга ударило ослепляющей болью.
— Ква, — пробормотал он, различив сквозь острую резь в голове лихой посвист, грозные крики: «Ростов!!!», лязг железа, крики боли.
Пара минут — и все стихло. Середин ждал. Ждал, борясь с любопытством и слыша, как рядом стучат по дороге копыта, похваляются славными ударами ратники, как кто-то громко и жалобно плачет. Наконец, веки из просто темных стали слегка розовыми. Это означало, что глаза снова научились различать цвета, и ведун рискнул, прищурясь, оглядеться вокруг.
Дело, разумеется, было уже закончено. Пара довольных собой всадников, бодро подпрыгивая в седлах, отгоняла освобожденных коней назад по дороге; возле ведуна, тыкаясь мордой ему в коленку, топталась незнакомая оседланная лошадь, а у ближайшей сосны два других ратника деловито пытались перебросить веревку через толстый высокий сук. Плакал шкет лет пятнадцати, в драной полотняной рубахе, темно-синих шароварах, с босыми окровавленными ногами и связанными за спиной руками.
— Не буду я больше, дяденьки… Не надо… Не убили ведь мы никого… Не надо, миленькие… Именем Сварога-деда прошу…
— Деда не позорь, — огрел его плетью Валах. Мальчишка вздрогнул и заплакал еще горше.
— Чего вы собираетесь сделать? — подъехал к ратникам Олег.
— А-а, оклемался, ведун, — обрадовался Поганый. — Однако же ты молодец. Кабы не ты, хоть тридцать коней, а увели бы тати. Ты, помнится, коня заводного просил? Так ты вот этого возьми, мы у конокрадов забрали. Ну, служивые, шевелись! Надоел он мне уже.
— Не надо, дяденьки… — Мальчишка шмыгал носом, из которого текли жидкие сопли. — Я больше не буду-у-у-у…
— Так чего ты сделать с ним хочешь, Валах? — Глупого щенка Середину было жалко.
— Да как обычно, — пожал плечами воевода. — Во-он, на сосне, хорошее место. Издалека видать. Его ведь, отродье кощеево, даже в неволю не продать. Враз хозяина обкрадет, а с купца спрос за обман. А коли сказать, где взяли, никто и не купит. Хоть ты кривич, хоть хазарин, хоть болгарин — а с татем плененным никто связываться не захочет.
— Я честным стану, дяденьки… Ничего чужого… Макошей клянусь, никогда.
— Это точно, никогда, — подтвердил воевода. — Потому, как честную жизнь сызмальства начинать надобно. А коли не вышло, так веревка подправит.
Ратные наконец смогли перебросить аркан, развернули на конце петлю; один из воинов деловито набросил ее конокраду на шею, другой поехал вдоль дороги, зацепив свободный конец за луку седла. В считанные секунды невезучий сопляк взмыл на высоту метров семи над дорогой, размахивая ногами, словно куда-то торопливо бежал. Конный замотал конец за толстую березу, затянул узел потуже.
— Поехали, — удовлетворенно кивнул Валах.
— А этого, — кивнул на все еще дергающегося конокрада Середин. — Может, хоть веревку забрать? Хорошая ведь.
— Пусть висит, — махнул рукой Поганый, трогая коня. — Коли тати вдоль дороги висят, так и путнику покойнее. Видит, что догляд за путями есть. А как погниет да рассыплется — зверь лесной косточки растащит, и душа в лесу неприкаянной бродить останется, к жилью не пойдет.
— Так ведь вонять станет, — предпринял последнее усилие отдать хоть какое-то уважение казненному преступнику Олег. — Может, как помрет, снять да спалить его в сторонке?
— Как можно?! — даже возмутился воевода. — Чтобы душу его шкодливую жаворонки в царство Мары отнесли? Ужель ты предков наших так не уважаешь, что хочешь татя вместе с ними навечно поселить. Не-ет, пусть тут мается. А мы уж как-нибудь потерпим. Наш срок маленький, управимся как-нибудь.
— А почему мается? — вздохнул Середин, поняв, что дело маленького конокрада окончательно проиграно. К тому же, неспешной рысью они успели отъехать довольно далеко, и возвращаться было лениво. В конце концов, маленький тать крал по-взрослому, по-взрослому и ответил. Уж коли его растили и воспитывали как будущего вора, то уж лучше позаботиться о других. О тех, кого всего одна крепкая веревка уберегла от будущих грабежей, а может быть, и от смерти. — Чего ему маяться? Ему уже все равно…
— Как-то странно ты говоришь, ведун, — с немалым удивлением почесал железную шапку Валах. — Всем ведь известно: коли тризну достойную воину не справить, на огне душу к небесам не вознести, то в царство Мары ему не попасть, родителей и друзей никогда более не увидеть. А посему забытые в краях далеких али в землю закопанные мертвецы долго лежать не могут. Души их от одиночества и тоски звереют, даже самые добрые на людей живых, что достойно не упокоили, злобу начинают копить. А после и мстить, коли кто из роду человеческого вблизи окажется. И упаси Стрибог нас на место путников этих попасть.
— Вот оно, значит, как… — пробормотал Середин. Про такие подробности он никогда не слышал. Теперь ему становилось понятно, почему в христианской церкви умерших положено хоронить только в освященной земле и обязательно много и долго молиться за упокой их душ. Коли слова воеводы верны, достаточно чуть-чуть не доглядеть, и станут бродить по земле зловещие мертвецы, полные злобы и ненависти.
На поляне у озера вернувшихся победителей встретили приветственными криками. Юный князь даже счел возможным подойти и лично обнять сперва Валаха Поганого, а потом и Середина.
— Молодец, ведун, — похлопал Игорь Ростовский его по плечам. — Не хватает у меня в дружине таких богатырей, ох не хватает! А, Олег? Ты подумай, ведун. Я правитель пока еще юный, а потому щедрый и умею слушать советы доверенных людей… Подумай.
Князь отступил, запахнулся в байковый шерстяной плащ, взмахнул рукой:
— По коням, бояре!
Пока небольшой отряд преследовал конокрадов, слуги успели запрячь освобожденных коней, собрать лагерь, и свадебному поезду оставалось только тронуться в путь. Это означало, что расхваленные победители остались без завтрака.
— Что грустишь, Олег? — подъехала Верея, по-прежнему облаченная в татарский наряд, но ради прохлады раннего утра накинувшая на плечи подбитую мехом епанчу. — За добро
