него коробку с шахматами.
— Разве герцогу должно самому заниматься столь неподобающей работой? — патетически вопросил Шарц.
— Нет, я тебя все-таки казню… — протянул герцог, расставляя фигуры. — Неподобающей… с ума меня свести хочешь?! Неподобающей… хоть руки будут чем-то заняты, пока… а ты давай улыбайся, шут называется! Улыбайся, я сказал! Так, чтоб твоя улыбка мне сердце грела!
Шарц послушно оскалился.
— Фу, мерзость какая! — поморщился герцог. — Ты хоть представляешь, на кого сейчас похож?
— Представляю, — кивнул, не переставая скалиться, Шарц. — На идиота. На послушного идиота.
— И это мой шут! Мой шут! — страдальчески молвил герцог. — Высечь тебя надо. Казнить, а потом высечь. Ты чего не смеешься, мерзавец? Дожил… собственного шута пытаюсь развеселить, так он, зараза, еще и смеяться не изволит!
— Шутки у вас так себе, ваша светлость, — отозвался Шарц. — Ни уму, ни сердцу. Случись вам шутом на жизнь зарабатывать — на второй же день ноги протянули бы от голода.
— Вот-вот, — кивнул герцог, — еще и насмехаешься над своим властелином. Ходи, чума на твою голову!
Шарц вздохнул еще раз и передвинул фигуру. Пока все идет хорошо. Звуки правильные. Герцогиня — сильная женщина. Сильная. Она справится. И повитуху позвали лучшую. Самую лучшую. Она и вообще мастерица, а уж для герцогини… Ее же все любят. Ее невозможно не любить. Они оба чудесные. Миледи и милорд. Поэтому все будет хорошо. Должно быть хорошо. Вот только отчего так тревожно?
— Будешь путать свои фигуры с моими — в лоб дам, — пообещал герцог.
— Простите, ваша светлость, — Шарц попытался сосредоточиться на том, что происходит на доске, но смутная тревога не отпускала.
Он передвинул еще одну фигуру.
— Глупый ход, — прокомментировал герцог. — Ты что, не видишь, что я моментально прорываюсь по королевскому флангу? Переходи.
Шарц послушно поменял ход.
— А теперь ты надеешься атаковать в центре? — усмехнулся герцог. — Без подготовки? И не рассчитывай, мой мальчик, и не рассчитывай…
Последнюю фразу герцог почти пропел.
«Ну, слава богу, хоть он наконец отвлекся!» — мелькнуло у Шарца.
И тут же он понял, что это не так. Герцога выдавали глаза. Больные, яростные, полные безысходного ужаса. Все самое трудное и опасное герцог привык делать сам. Или поручать таким же, как он, большим сильным мужчинам, воинам. И вот теперь, там, в соседней комнате, кричит от боли маленькая слабая женщина. Любимая женщина. Жена. И он ничего не может сделать. Ничего. Он не может за нее родить.
— Ничего у тебя тут не получится, если не позаботишься о подкреплениях, — тем временем сказал ему герцог, небрежно указывая на центр доски.
«Это он меня отвлечь пытается!» — понял Шарц, делая еще один ход.
Довольно удачный ход, если подумать. Конечно, если бы герцог меньше волновался, он бы никогда не позволил себе так обнажить свой правый фланг. И ведь он сам только что говорил о флангах! Но теперь, когда его глаза мечутся от шахматной доски к плотно запертой двери… И тут Шарц увидел потрясающий ход. Просто невероятное везение! Чудо. Вот сейчас… сейчас… Он еще ни разу не выигрывал у герцога. Ни разу. А тут… Похоже, сегодня это неминуемо.
Он почти забыл о плотно запертой двери, он едва не пропустил момент, когда звуки за ней изменились непоправимо и страшно. Он едва не прозевал момент, когда окружающая реальность треснула и он перестал быть шутом, перестал быть коротышкой, перестал быть лазутчиком, «безбородым безумцем», «последней надеждой», даже просто гномом — перестал. Потому что реальность окружающего мира треснула, и с него осенними листьями слетели все те имена, в которые он когда-то упрятал свою личность. Он больше не был лжецом, ловко жонглирующим сущностями, потому что долг врача призвал его, а врач не смеет лгать. Игры кончились.
Он встал и шагнул к двери.
— Что?! — вскакивая вскричал герцог.
— Так неправильно, — невразумительно бросил Шарц, открывая запретную дверь.
У него нет времени на объяснения. У него вообще нет времени на слова. У него есть время успеть. И только.
Шаг внутрь, как в пропасть со скалы. Шаг внутрь, как в бездну разверзшегося провала. Шаг безумца, решительный и неудержимый. Шаг.
Шагнув внутрь, Шарц коротким движением послал дверь назад. Она закрылась прямо в лоб бросившемуся за ним герцогу. Герцог замер. Застыл, не издав ни звука. Медленно поднес руку к расквашенному лбу, но так и не коснулся его.
— Нас в Марлеции по-другому учили, — донеслось до герцога.
Шарц промолвил это, глядя в отчаянные глаза повитухи, мягко отстраняя ее.
— Отдохните, уважаемая, — молвил он. — А ты мне понадобишься, Полли! — тут же добавил он служанке герцогини, вцепившейся ногтями одной руки в другую, да так и застывшей. — Щипать себя — это не лучший способ помочь госпоже! Ко мне, да поживей!
Служанка еще мгновение изображала из себя каменную статую, а потом облегченно вздохнула и бросилась к нему.
— Что нужно делать? — с отчаянной надеждой выпалила она.
— Прежде всего успокоиться, — порекомендовал доктор Шарц.
Так. А теперь забыть. Забыть застывшие в отчаянии и ужасе глаза повитухи. Забыть о том, что она тысячу раз это делала, а ты, вчерашний студент, и у тебя было совсем мало практики. Забыть, что время уходит. Что его уж и вовсе нет, этого проклятого времени. Забыть о том, что ты можешь ошибиться, у тебя нет права на ошибку. О том, что перед тобой не просто рожающая женщина, но рожающая герцогиня — перед жизнью и смертью все равны, а ты врач, твой титул превыше королевского. Так забудь же о своих страхах и сомнениях, доктор Шарц. Действуй, черт тебя побери, коротышка долбаный!
Когда по бороде потекла теплая струйка, герцог понял, что прокусил себе губу.
«Еще немного, и я просто свихнусь! — думал он. — Хорошо, что я отдал свой меч оруженосцу. Хорошо, что никто не приходит… ничего не говорит… я и без меча могу кого-нибудь убить. Господи, да когда же этому конец? За что ей такие муки?!»
И в тот же миг он услышал новый звук, резкий и несомненный. И по тому, как радостно завопила служанка, как горько заплакала повитуха, герцог понял — все хорошо, все живы.
А потом открылась дверь, и на герцога налетел Шарц. Бесцеремонно отодвинув его светлость в сторону, он на подгибающихся ногах проследовал к столику с шахматами. Сгреб позабытый за страхами кувшин вина, осушил его единым духом и вытер блестящий от пота лоб окровавленной ладонью.
— У вас мальчик, ваша светлость, — сказал он и улыбнулся улыбкой до того страшной, что и мертвый бы перепугался, но герцогу она показалась прекраснее утренней зари.
— Кстати, вам мат, герцог, — окровавленная рука Шарца передвинула одну из фигур на доске.
