Гвардеец

— Присаживайтесь, кадет! У нас будет серьезный разговор.

Осетр едва не фыркнул. «Присаживайтесь!..» Как будто он не сможет выдержать любой, даже серьезный разговор, оставаясь на ногах.

— Присаживайтесь, присаживайтесь!

Присесть было куда — здоровенный диван по-прежнему украшал холл номера. Настоящий сексодром!.. И Осетр присел на самом краешке, готовый бежать, спасать и защищать.

Няня Аня устроилась в другом конце сексодрома.

— Вот что я должна сказать вам, дорогой мой кадет… Вы поймите, я ничего против вас не имею. И она тоже ничего не имеет. Но приказ есть приказ!

— Что-то я ничего не пойму…

Так оно и было. Причем здесь приказ?

— Короче, Таня получила от руководства новый приказ. И немедленно приступила к его исполнению. Ей потребовалось срочно покинуть Дивноморье.

Осетр помотал головой:

— Какой приказ? Причем здесь приказ? Разве она военнообязанная?

Няня Аня продолжала смотреть на него сочувственным взглядом, но ясности это сочувствие в мозги не привносило.

— Татьяна — секретный сотрудник Министерства имперской безопасности. Кличка «Полина». Это, во-первых. А во-вторых, она замужем.

— Э-э-э… — сказал Осетр. Потому что других слов у него не нашлось.

И не только слов. Мыслей тоже практически не было. А из ощущений главным оказалось одно — все та же растерянность. Жуткая невообразимая растерянность. Совершенно не свойственная «росомахам» черта…

— Татьяне было поручено соблазнить вас. Она это сделала. А вчера вечером получила новое задание.

— Но з-зачем?

Осетр обнаружил, что с трудом справляется с мышцами лица. Губы, во всяком случае, не слушались.

— Что зачем? Зачем получила новое задание? Или зачем было поручено соблазнить вас?

— П-поручено?.. З-зачем?

Пришлось приложить гигантское усилие, чтобы губы перестали дрожать.

У няни Ани дернулся уголок рта. Наверное, она хотела усмехнуться. Но не усмехнулась. Наверное, почувствовала, что усмешка приведет к тому, что он ее ударит.

— Эти вопросы, мой дорогой кадет, надо задавать руководству. — Она обхватила себя руками и погладила ладонями предплечья. — Пути начальства, как известно, неисповедимы. Вы и сами это прекрасно знаете. — Она сползла с дивана, медленно и осторожно, будто боялась, что любое резкое движение разбудит в собеседнике дикого зверя. — Это все, что я могу вам сказать. Это все, что вы имеете право знать. А теперь ступайте!

— Н-но… К-как же…

— Ступайте!

Все разговоры были бессмысленны.

Осетр, словно во сне, поднялся, сопровождаемый няней Аней, добрался до двери и вышел из номера.

И дальше все было как во сне. Осетр шел по каким-то коридорам, спускался по неведомым лестницам неведомых зданий, поднимался на неведомых лифтах, разговаривал с неведомыми мужчинами, пил неведомые напитки. Но мысли его крутились вокруг одного и того же. Она соблазняла его, а соблазнив, улетела… Мысль это наполняла все его существо безумной тоской, и из этой тоски выплывали слова, цеплялись друг за друга, складывались в рифмованные строчки:

Ты к нему улетишь, ты расскажешь ему — обо мне,
Полагая, что грех в самый раз замолить полуправдой.
Будет сладко и жутко, и страшно, и больно вдвойне,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!

Тоска росла и ширилась, хотя расти ей было уже некуда. Выплывали новые слова, цеплялись друг за друга, складывались в новые строчки.

Ты к нему улетишь, чтобы спрятать задворки души,
Ты наденешь костюм, чтоб своим показаться фасадом.
Ты словами-иголками пробуешь сердце зашить,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!

От тоски горело холодным огнем сердце. И только новые слова и новые строчки могли пригасить огонь и спасти сердце от разрыва.

Ты к нему улетишь, полагая, что жить в забытьи
Лучше — словно под сводами райского сада.
На помойку отправишь ты прежние чувства свои,
Но не сможешь забыть… Нет, не сможешь, не сможешь, не надо!

Впрочем, он и сам не знал, кого имел в виду под фразой «к нему». К кому она вообще могла улететь? К мужу? К начальнику? Просто прочь, в неведомое, в никуда?

Тем не менее эти строчки были первыми стихами, которые он сочинил в своей жизни, и рифмы его просто завораживали…

Все было как во сне. Его окружали неведомые женщины, неведомо молодые, неведомо симпатичные, неведомо неприступные и неведомо готовые на все… И это все непременно бы случилось, если бы он ведал, что с ними надо делать, но он не ведал, и разочарованные