Осетр зашел. Он оказался в крохотной каморке, с нарами, на которых, наверное, нельзя было вытянуться во весь рост.
— Покукуешь тут до утра! — сказал ему в спину сержант. — И утром, очень надеюсь, снова станешь «росомахой».
Осетр обернулся. Лицо сержанта оказалось совершенно серьезным, его слова не были издевательством.
Дверь с лязгом захлопнулась, и в этом лязге присутствовало что-то странное, безысходность какая-то. Наверное, тюремные двери специально делают металлическими, а не пластиковыми. Чтобы они были такие вот тяжелые и гремящие, чтобы их лязг переворачивал душу…
Глава пятьдесят девятая
Утром он и в самом деле снова стал «росомахой». Однако в этом не было ни его заслуги, ни воспитательных достижений камеры-одиночки.
Ночь не остановишь ничем. И утро сменит ее неизбежно. Как ни мучилась Осетрова душа, сон сморил несчастного влюбленного. Снилась ему, само собой, Яна, и сны эти были сладостны, а потому пробуждение оказалось вдвойне ненавистным. И опять ему было абсолютно все равно, что там насочиняли заявители в полицейском протоколе. Не помогло больному лекарство полицейского сержанта — видать, болезнь была серьезней, чем тому показалось. Но тут жизнь преподнесла Осетру новое лекарство — он узнал один из голосов, что прервали его полусон-полузабытье.
Его будто подбросило с нар — знакомый голос никак не мог звучать в этом помещении. Но звучал!
— Давай, давай, сержант! Открывай свой обезьянник!
Грозно лязгнули металлические двери, тяжелые шаги протопали по полу, лязгнули вторые двери, распахнулись, едва ли не сорванные с петель железной рукой…
— Господин полковник! — Осетр отдал честь и только тут сообразил, что на нем нет головного убора, а потому честь он отдавать не имеет права. — Господин полковник, кадет… арестованный кадет… задержанный кадет Приданников… отбывает наказание…
— Вижу, вижу, как и что отбываешь! — Дед вошел в одиночку, по- хозяйски оглядел помещение. — Нары давишь, кадет! Вместо того чтобы предпринимать меры с целью покинуть место задержания… Ну и какой же ты, к хрену, «росомаха» после этого?
У Осетра не нашлось ответа. Но Деду его ответ и не требовался, потому что полковник Всеволод Засекин-Сонцев, дальний родственник командующего РОСОГБАК великого князя Владимира, начальник секретного отдела бригады, задал сугубо риторический вопрос.
— Я забираю этого парня у вас, сержант! И согласую свои действия с вашим руководством.
— Слушаюсь, господин полковник!
— Кто у вас в начальниках?
— Полковник Загорулько, господин полковник.
— Значит, я свяжусь с полковником Загорулько и согласую освобождение своего человека.
— Так точно.
Дед посмотрел на Осетра:
— Ну! Чего к полу прилип, кадет? Штаны боишься потерять? Двинулись!
Осетра вывели из камеры-одиночки, сопроводили сквозь обезьянник, проконвоировали по помещению полицейского участка, вывели на улицу и усадили в глайдер с гражданскими номерами. За рулем глайдера сидел штатский, но все движения и повадки выдавали в нем военного. «Росомаху» не проведешь!
И только тут растерянного Осетра посетила первая мало-мальски мысль. Вернее, первое ощущение, потому что стыд не бывает мыслью, стыд может только породить мысли.
Осетру стало нестерпимо стыдно за все свое вчерашнее поведение, ибо пусть и не было на нем мундира «росомахи», но звания «росомахи», принадлежности к «росомахам», сняв мундир, не утеряешь. И за такое поведение, что он выдал вчера, отправляют на суд офицерской чести и лишают звания. Его спасает только то, что он пока еще кадет… Но и то на месте начальства надо после случившегося еще сто раз подумать, прежде чем присваивать такому кадету воинское звание…
— Надеюсь, пьянствовал, потому что цесаревича поминал? — Дед смотрел на подчиненного с явным сочувствием.
Однако вовсе не это сочувствие заставило Осетра вскочить по стойке «смирно».
— Никак нет… — Он долбанулся макушкой о потолок кабины и зашипел от боли.
— Сиди, сиди, не на плацу!
— Никак нет, господин полковник!.. А разве цесаревич Константин умер?
Лицо Деда стало скорбным.
— Да, прогерия таки доконала мальца. Вчера скончался, бедняга. Траурное сообщение передавали по всем каналам. А ты, стало быть, и не слышал?
Осетр помотал головой, не в силах вымолвить и слово.
— И кого ж ты так бурно поминал?
— Я… Я… У меня личное, господин полковник.
— Ишь ты! Личное у него!.. А у нас вот у всех, понимаешь, государственное!
Тем не менее, сильного укора в словах Деда не звучало. Так, наверное, отец ругает сына за то, что тот на балу пригласил на первый танец не родную мать, а понравившуюся девушку…
— Куда летим, Всеволод Андреич? — спросил штатский за рулем.
— В пансионат «Ласточкино гнездо», Борис!
Машина стрелой ринулась в небо. Однако Осетра лишь чуть-чуть прижало к спинке кресла. А значит, несмотря на гражданские номера, глайдер был военным — штатские машины нейтралинами уже лет пятнадцать не оборудовались. То есть оборудовались, конечно, но полуподпольно, на свой страх и риск, за большие деньги и с перспективой заиметь неприятности с техническим контролем.
Дорога заняла всего несколько минут — видимо, во вчерашних своих похождениях Осетр все-таки не слишком удалился от «Ласточкиного гнезда». Потом последовало такое же малозаметное торможение.
— Прибыли на место, Всеволод Андреич!
— Спасибо, Борис! — Дед повернулся к Осетру. — Поднимайся в номер, приводи себя в порядок. Через час прошу ко мне. Номер двенадцать двадцать девять.
Глава шестидесятая
Осетр решил поначалу добежать до «Приюта странников», но тут
