как из Айшасы в Камату шпионов забрасывали. Одежду подобрали – от каматийцев не отличить, речь выучили – настоящий деревенский выговор… Короче, все как положено. Один в один, не отличить. Приплыли, высадились в маленькой бухточке, идут по проселку. А навстречу дед-козопас, старый, беззубый и наполовину слепой. И этот дед сразу, без раздумий, заявляет им: «Подобру-поздорову, айшасианские шпионы!» Те, само собой, опешили – как же так, столько лет подготовки и все насмарку? Спрашивают его: «Дедушка, как же так? Откуда ты узнал, что мы из Айшасы?» А он им: «Так, сыночки, у нас всех, у кого морда черная, айшасианскими шпионами зовут»…
Флана рассмеялась, а Лита, напротив, обиженно засопела.
– Не расстраивайся, – утешила ее подруга. – Я сама сперва на этого черномазого подумала. Только сильно просто это было бы…
– Верно, – кивнул т’Кирсьен. – Айшасианы не дураки. Значит, будем носатого крутить?
– Как это – «крутить»? – не поняла девушка.
– А вот так! Как волчок. Пока на чистую воду не выведем. Подождем, пока очередной раз заявится, да пригрозим, что выдадим тайному сыску!
Лита хмыкнула:
– А он увидит, что вы плеть поломали, и удерет!
– Куда ж он удерет? – удивился Кир. – За шкирку схватим – запоет не хуже петуха!
– Да он просто скажет – я не я и плетка не моя. Да еще нас обвинит, что наклеп на честного горожанина возводим, – стояла на своем девица.
– Тогда точно в сыск заявим! – взмахнул кулаком молодой человек. – У них в башне и не такие разговаривают! Соловьями заливаются!
– Погоди-погоди! – поддержала подругу Флана. – А чем докажем? Чем мы докажем, что плеть его? Она сломанная. Вот если бы… – Она пригласила пальчиком друзей пододвинуться поближе, понизила голос: – Слушайте меня. Ни фрите Эстелле, ни Ансельму ничего не говорим. Ни-ни!
Лита и Кир кивнули.
– Плетку я закажу сделать новую. Есть мастер один – за солид выточит точь-в-точь, не отличишь. А еще пару скудо сунуть, так за ночь управится… После дождемся носатого или кого там еще снежные демоны за плетью принесут. Я постараюсь подглядеть, достанет он записку или нет. А ты, Кир, пойдешь за ним и проследишь – куда он отправится, с кем встретится… Не боишься?
– Ты с ума сошла? – опешил т’Кирсьен. – Чтоб я, офицер гвардии, носатого старикана испугался?
– Да я не про то! Страже попасться не боишься? Тебя ж, наверное, ищут все еще…
– Ничего. Я тихонечко. – Он потер подбородок, заросший черной, колючей щетиной. – Вот борода отрастет – меня вообще никто в Аксамале не узнает. Даже однополчане.
Они обменялись заговорщицкими улыбками. Мол, уж если мы беремся за дело, то скоро паре-тройке айшасианских шпионов, вздумавшим свить гнездо в столице благословенной Сасандры, не поздоровится. Держитесь, двурушники заморские!
В полутемный коридор городской тюрьмы Аксамалы Берельм вступил с гордо поднятой головой. Раз уж согласился играть роль знаменитого заговорщика, играй. Как говорится, назвался карасем – живо в садок.
Да, садок в Аксамале отгрохали что надо. На несколько сотен рыбешек хватит. И мелких, и крупных. И жирных карасей, и хищных щук. Взять хотя бы тот этаж, на который Берельма привели мрачные, неразговорчивые надзиратели, вооруженные обтянутыми кусками кожи шестами и дубинками. Нижний, полуподвальный – забранные решетками окошки на уровне земли. Ему объяснили, что узники, отбывающие (или, как они сами говорят, «мотающие») срок в городской тюрьме, стремятся попасть на более высокие этажи. Третий, например, или четвертый. Там и теплее, и суше, и солнечные лучи радуют скользящими по стенам зайчиками. Но так просто туда не отправляют. Нужно пользоваться уважением не только сокамерников, но и самих надзирателей. А начинают все на первом, полуподвальном.
Берельм шагал неспешно, сохраняя достоинство. Нужно сразу произвести впечатление на заключенных. Правда, Мастер обещал, что слухи о появлении великого борца за справедливость Дольбрайна, вольнодумца, гиганта мысли, автора целого ряда философских трактатов, обосновывающих необходимость смены государственного устройства Сасандры, уже ползут по тюрьме.
Его вели мимо решетки, и мошенник имел прекрасную возможность полюбоваться на своих будущих сподвижников, которых он же собирался в скором времени предать. Черными воронами застыли оборванцы, пойманные стражниками в порту и припортовом квартале, – иногда городские стражи порядка устраивали облавы, чтобы проредить заполонившую эту часть Нижнего города. Грязный, укрывающийся немыслимо изодранным тряпьем, сброд, они держались друг дружки и старались не замечать ничего вокруг. В стороне от них сидели, по всей видимости, мелкие уголовники – карманники, домушники. Их Берельм не любил. Почитал падальщиками, отбирающими последние крохи у бедняков, тогда как сам Ловкач обирал исключительно богатых – банкиров, купцов и расплодившихся в последние сто лет промышленников. Неподалеку от карманников сидели преступники уровнем повыше – вооруженный грабеж, кражи со взломом, убийства. Эти держались особняком и чувствовали себя увереннее прочих. Что им политика, когда каждому грозит по меньшей мере каторга, если не виселица, за преступления доказанные и недоказанные? Этих Берельм тоже не любил – не за что, но уважал и не собирался связываться без очень уж веской причины.
А это что за компания?
Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых – скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят – хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины – степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ – слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.
А вот и нечто более интересное!
Бунтовщики и вольнодумцы!
Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.
Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.
Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он – дикий кот, одинокий
