конца!
– Я тебе дарю твои три скудо! – весело отозвался Кулак. – Подумаешь!
Он положил ладонь Киру на плечо:
– Не держи на нас зла, каматиец. Пойдем, выпьем мировую.
– Ну… – замялся молодой человек, потом подумал: «А почему бы и нет?» – и махнул рукой. – Пошли!
Они вернулись в харчевню в сопровождении зрителей, шумно смакующих подробности поединка. Особенно усердствовал старшина артели мастеровых. Прислушиваясь к его рассуждениям об ударах и защитах, бывший гвардеец едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, схватившись за живот.
За столом Кулак ловко подхватил принесенный фра Морелло кувшин, разлил по глиняным кружкам.
– Как тебя зовут, каматиец?
– Кир. Просто Кир.
– Хорошо, Кир. Меня ты уже знаешь. Мелкого тоже. Вот это – Мудрец, – седобородый ткнул пальцем в хозяина двуручника. – Это – Пустельга. Не позволяй ей себя клюнуть! А дроу мы зовем Белый. Познакомились?
– Познакомились, – кивнул Кирсьен.
– Тогда – за знакомство!
После того как все дружно сдвинули кружки и отхлебнули красного сладкого вина, седобородый наклонился к Киру.
– А ведь ты не каматиец, – произнес он вполголоса. И не поймешь, спрашивает или утверждает. Только и остается, что пожать плечами.
– У тебя тьяльский выговор, – продолжал Кулак. – Был у меня знакомый тьялец…
– Что с того? – Кир глянул ему прямо в глаза. Серые, как у Мастера.
– Да ничего. Мы наемники, перекати-поле. Ищем, где нужны наши клинки, наша отвага, наш опыт. Ты, как я вижу, тоже ищешь службы с оружием в руках. Умелого бойца видно сразу. Притворяешься ты наемником-каматийцем. Путь держишь в Вельзу, где набирают охочих людей в войска Империи. Мы, кстати, туда же направляемся.
– Что с того? – повторил Кир.
– А ничегошеньки. – Из-под усов наемника мелькнули желтые, прокуренные зубы. – Хочешь, пошли с нами. Вместе веселее. И конь у нас лишний имеется. Верхом ездишь?
– Конечно!
– Тогда решай.
Кирсьен задумался. Что и говорить, предложение заманчивое, но можно ли доверять этим людям?
– Что ты глазами лупаешь? – возмутилась Пустельга. – Мы два раза свою дружбу не предлагаем!
– Ладно, не дуйся, – толкнул его локтем в бок Мелкий. – Ну, не прав я, виноват… Так ты мне уже накостылял. Или не в расчете за твое вино?
Высоченный Мудрец не сказал ни слова, а просто протянул руку ладонью вверх над столом.
Кир еще немного подумал – просто, чтобы не выглядеть безрассудным – и согласился. Накрыл ладонь Мудреца своей. Сверху легли руки Кулака, Пустельги, Мелкого и последней – узкая, с раздутыми суставами кисть дроу.
Глава 11
Воздух со свистом врывался в легкие, причиняя боль измученному горлу, словно Антоло вдыхал бушующее пламя. Шею ломило под тяжестью шлема, плечи давил доспех – хоть и не стальной, из дубленой воловьей кожи, но все же вес немаленький. А прибавить сюда щит, семилоктевую пику, поножи, меч, сумку с пожитками и запасом еды, и сразу видно – неподъемный груз для непривычного человека. Миля[
– Веселей, кошкины дети! Веселей! В ногу, в ногу! Не отставать, мордатый!
Мордатым он называл Емсиля, и небезосновательно, если признаться честно. Барнец на свежем воздухе и простой, здоровой солдатской пище быстро наверстал потерянные в тюрьме мины. На взгляд Антоло, Емсиль если и отставал, то не из-за лени, а чтобы поддержать задыхающихся Цыпу и Обельна – того приказчика, что любил играть на хозяйские деньги. Сам табалец старался из последних сил – казалось, еще чуть-чуть, и он упадет лицом прямо в желто-серую мелкую и едкую пыль, в которую сотни подбитых гвоздями сапог-калиг превратили дорогу вокруг учебного лагеря.
– Ша-а-агом! – Зычному голосу Дыкала позавидовал бы лучший рыночный зазывала Аксамалы.
Антоло на ходу засунул палец под ремешок, придерживающий шлем. Обильный пот жег кожу так, что едва волдыри не вздулись. Рядом тяжело дышал Вензольо. Вообще- то каматиец армейскую службу принимал с радостью (даже как-то посетовал – какой, мол, ледяной демон потащил меня в университет, надо было сразу в войско записываться), но от этого доспехи и оружие не становились для него легче.
– Дышите, дышите, кошкины дети! – сержант говорил легко и спокойно, будто бы не мотался вместе со всеми, как угорелый, а лежал в холодке с любимой трубкой в зубах. – На учениях тяжко, дык, зато в бою легче будет. Вы ж тяжелая пехота! Гордиться надо.
– А мы го’димся, – выдохнул Вензольо. – Только бегать не любим.
– Не любят они бегать! – покачал головой Дыкал. – Это ж, дык, почти налегке. Да по ровной дороге. Ты по оврагам, дык… Да по буеракам…
«А что по оврагам? – подумал Антоло. – Понятное дело, пока по склону вверх карабкаешься – умаешься. Зато потом-то вниз бежишь и отдыхаешь…»
– Помру я, – пробормотал, с трудом успокаивая дыхание, Обельн. – Не по мне это все…
– Да что ты ноешь? – хищно оскалился Ламон по кличке Горбушка. – Хочешь сдыхать – сдыхай, а чего нудить?
Друзья Ламона, Чернуха и Мякиш, с готовностью захохотали. Обельн понурился и опустил глаза.
– А тебе не все равно? – насупился Емсиль, стараясь подобраться поближе к Ламону.
– Разговорчики! – прикрикнул на них Дыкал. – Шипят друг на друга, ровно коты! Еще в глотки вцепитесь. Горячие, дык…
– А что он ноет? Ноет и ноет! – воскликнул Горбушка.
– Заткнись!!! – гаркнул сержант. – В лагере поговорим! Не устали, что ли? Бегом… Марш!
Все-таки десятидневное пребывание в учебном лагере сделало свое дело даже с самыми убежденными противниками муштры и команд, к которым относили себя Антоло и Емсиль. Повинуясь команде Дыкала, ноги сработали сами, без приказа головы. Перешли с быстрого шага на
