Парень вспомнил, как расправились с двумя новобранцами из числа поселян, угодивших в тюрьму за недоимки. Это случилось еще по дороге к учебному лагерю. Бедняги решили, что сумеют скрыться – ведь путь колонны свежеиспеченных солдат проходил в десятке миль от их деревни. Как бы не так! Особым образом натасканные сторожевые коты разыскали и нагнали их, невзирая на хитрые, казалось бы, уловки – сдваивание следа, ходьба по ручью и тому подобное. Догнали, хорошенько изваляли в том самом ручье, который сулил надежду на спасение, изодрали когтями одежду и держали носами в грязи до прихода надсмотрщиков. Охраняли колонну, понятное дело, не тюремные надзиратели – где уж им, ленивым и толстозадым, – а окраинцы из конвоя. Ходят слухи, они там у себя в степях постоянно воюют с кентаврами, и жестокость становится едва ли не обыденной. Режь, или тебя зарежут, сожги чужое стойбище, иначе сожгут твое, убей сына врага, а не то он вырастет и отомстит за погибшего отца. Но жителей земель, примыкающих к Великому озеру, каких среди новобранцев оказалось большинство, расправа над беглецами поразила. Их приволокли по земле, привязав за ноги к седлам коней. При этом сторожевые коты бежали рядом и, играючи, то и дело отмахивали широченными когтистыми лапами по пленникам, стараясь попасть по лицу. Достигнув колонны, окраинцы для начала отстегали неудавшихся дезертиров тяжелыми плетками – говорят, они в конец ремня заплетают кусок железа, и такое оружие убивает в прыжке дикого кота, если попадает по темени. Потом сноровисто освободили от скарба одну из телег обоза, установили на ней две жерди крест-накрест и привязали беглецов к ним спиной к спине. Прочим для острастки. Телегу возили вдоль колонны еще два дня, пока жили окровавленные, покрытые синяками селяне. К концу второго дня их тел не было заметно под слоем мух, ос и слепней. Похоронить умерших окраинцы не дали. Просто сбросили вместе с жердями с телеги на обочину. Больше желающих удирать не находилось.
– То-то же! – осклабился Горбушка.
– Уди’ать – глупо, – добавил Вензольо. – Уж чего-чего, а не хуже здесь, чем в тю’ме.
– Может, и не придется никого убивать? – с надеждой проговорил Цыпа.
– Щас! – Мякиш смачно облизал ложку. – Зачем тебя, дурня, в армию забирали? Чтоб никого не убивать? Своей башкой подумай!
– Ты не убьешь, так тебя убьют. На войне так п’инято.
– Убьют – и поделом. Одним пришибленным в Сасандре меньше будет! – хохотнул Горбушка.
– Ладно, будет вам. Напустились на парня! – вступился за Цыпу Емсиль.
С барнцем обычно считались. Бывшие попрошайки и каматиец умолкли, продолжая зачерпывать из котелка.
– Кровью Триединого клянусь, – тихо проговорил Антоло. – Никого убивать не хочу. Ну, разве что одного… Лейтенанта недоделанного, из-за которого в тюрьму угодил. Все из-за него… Сволочь!
Емсиль ничего не сказал. Только посмотрел на товарища долгим пристальным взглядом и вздохнул.
Уже отъехав от мансиона фра Морелло на добрых три мили, Кирсьен хлопнул себя по лбу. Звук получился громким. Даже эхо прокатилось между двумя перелесками. До того тишину нарушал лишь глухой размеренный топот копыт – кони неторопливо шагали по заросшей молодой травкой обочине. Дернулся и скакнул в сторону тихий гнедой меринок, бывший до сегодняшнего утра вьючным. Вернее, одним из трех вьючных коней компании Кулака.
Утром кондотьер подошел во дворе к бывшему гвардейцу и спросил коротко:
– Нравится коняшка?
– Неплохой, – не покривив душой, ответил бывший гвардеец.
– Вот и славно, – кивнул седобородый. – Это будет твой. Седло вьючное – так что извини.
– Ничего. Я как-нибудь разберусь. – Киру с первого взгляда понравился крепкий конек. Светло-гнедой с белой проточиной от глаз до храпа. Конечно, не чета их гвардейским скакунам… Ну, так они вместе с форменным мундиром и серебряным бантом лейтенанта остались в прошлой жизни. Нужно привыкать, господин т’Кирсьен делла Тарн, к грубым шуткам простолюдинов, к вьючному седлу, к полунищему существованию.
– Да уж, думаю, разберешься, – одобрительно крякнул Кулак, наблюдая, как Кир решительно потрепал мерина по выпуклому ганашу, легонько хлопнул ладонью по губам, когда конь потянулся укусить его за плечо. – Настоящее умение не спрячешь. Ох, и непростой ты парень, как я погляжу…
– Что ж во мне непростого? – пожал плечами молодой человек, закидывая повод на шею гнедого. Мерин взял трензель на удивление покладисто – видно, понял, что баловать ему не дадут.
– А сам подумай. Фехтуешь – будь здоров как. Конечно, в настоящем бою так не пофинтишь, как ты привык, но для схватки один на один – просто отлично. В лошадях толк знаешь – это тоже сразу заметно. И выправка армейская. А голову платком перевязал на манер каматийского наемника, хотя выговор восточный, тьяльский. Не пожалею ли я, что пригласил тебя в компанию?
– Не пожалеешь! – коротко бросил Мудрец, говоривший, как Кир уже успел понять, редко, но в самую точку. За что и кличку заработал.
– Да я, признаться, и сам так думаю, – широко улыбнулся Кулак, показывая выщербленный клык. – Меч бы тебе подобрать, парень…
– У меня есть! – решительно вмешалась Пустельга. Сунула руку в длинный тюк, уже притороченный к седлу мышастой кобылы, вытащила кавалерийский меч – брат-близнец того, что висел у нее на перевязи. – Держи! Не всех врагов черенком от метлы разогнать можно.
Кирсьен опешил на мгновение. Воспитанный в дворянской семье, он с детства впитал определенные традиции, среди которых была одна, гласившая: принятие меча накладывает обязательства на одариваемого. Нечто подобное присяге на верность. И если после рукопожатия за столом в мансионе еще можно развернуться и отправиться восвояси, то приняв меч…
– Что смотришь, как баран на новые ворота? – нахмурилась воительница. – Бери!
– Бери, не бойся, – поддержал ее предводитель. – Мы теперь одна команда. Все поровну. И раны, и добыча. Да не бойся ты! Не заладится дружба – уйдешь. У нас никто никого не неволит. Бери, кому говорят!
Кир протянул руку и принял меч из узких ладоней Пустельги.
Осторожно вытащил из ножен. Взмахнул пару раз на пробу.
Отличный клинок. Вес – то что надо, в самый раз по руке. Баланс отличный. Не хуже тех мечей, к которым привыкли гвардейцы.
– Спасибо! – искренне улыбнувшись, сказал молодой человек.
– Сочтемся! – ухмыльнулась Пустельга.
Утренние сборы надолго не затянулись. По всему видно – отряд Кулака состоял из людей, привычных к путешествиям и легких на подъем. Да оно и верно – хочешь зарабатывать деньги наемничьим трудом, мотайся по всей Империи. Ведь сегодня заваруха у Внутреннего моря, а завтра пираты высаживаются на побережье Каматы. В начале месяца соляной бунт в Гоблане, а в конце – снова кентавры жгут поселки окраинцев. Конечно, у императора хватает войск – и тяжелая пехота, и конница, и инженерные войска с их требушетами, онаграми и баллистами. Но имперская армия – армия- освободительница, на кончиках мечей принесшая радостную и спокойную жизнь народам провинций Сасандры – барнцам и тьяльцам, каматийцам и табальцам, окраинцам и гобланцам (от чего они только бунтуют время от времени – непонятно!). Имперская армия защищает цепью фортов Окраину и южную
