– Ты чо?!! – выпучил глаза бородатый мужик в грязной рубахе и серо-бурой кудлатой шапке.
– Ишь, прутся туточки нелюди поганые! – подхватила плотная, грудастая молодка – по всей видимости, жена мужика.
– Тихо! – пророкотал северянин.
От звуков его голоса, казалось, дрогнули и заволновались ветви двух ив, нависших над водой в десятке шагов от моста. Беженцы от неожиданности и вправду притихли.
– Выпрягать надо… – после недолгого молчания обратился великан к затюканному гобландцу, чья рыжая борода торчала из глубин невообразимой по ширине и бесформенности шубы.
– Да как же это?! – охнул хозяин повозки.
– Да что ж это делается-я-я-я!!! – завыла на высокой ноте носатая старуха в цветастом платке, сидевшая на самой верхушке увязанных мешков и корзин.
– Коняка твоя сковырнуть телегу может, – пояснил грондец. – Выпрягай, а я выволоку.
– Некогда нам тут… – начал обладатель бурой шапки, но под тяжелым взглядом великана осекся, юркнул к своей телеге, которая стояла сразу позади застрявшей. Видно, потому он и принимал такое деятельное участие в беспорядке.
– Могу не вытягивать, – пожал плечами северянин. – Долбитесь до вечера…
Он сделал вид, что поворачивается, вознамерившись уйти восвояси.
Рыжебородый схватил его за рукав.
– Стой, добрый молодец, стой! Сейчас выпрягу.
Движимый любопытством Кир подъехал поближе. Великан стоял, скрестив руки на груди, и бесстрастно наблюдал, как гобл распускает супонь, освобождает дугу из гужей. Вскоре лошадка, в хомуте и шлее, ступила на берег.
Великан подошел к телеге, примерился к передку.
Толпа затаила дыхание.
Кир разрывался между долгом и любопытством.
Широченная спина напряглась…
– Помочь, дядя? – с хитрющей улыбкой спросил средних лет мужичок в линялом гугеле[39] и с длинным посохом в руках. Трое его спутников тоже скалились во весь рот и подмигивали друг другу.
– Ты б молчал уже! – окрысился на него старичок в растоптанных опанках[40] и онучах по колено. – Балаболка!
Великан уперся покрепче сапогами в настил…
Отпустил телегу. Выпрямился. Вздохнул.
– Не пойдет. Разгружать надо.
Он отошел на два шага и застыл, прислушиваясь к чему-то на противоположном берегу. Народ тут же засуетился вокруг подводы. Отстегивали ремни, развязывали веревки.
– Ну ты, Шемяк, и скупердяй! Во нагрузил! – радовался старичок в опанках. – Во жадобище… Скока навалил-то…
Скопившиеся по ту сторону беженцы веселья в сложившейся ситуации ну никак не находили. Все чаще оттуда долетали гневные выкрики. Мелькали перекошенные яростью лица, взлетали над толпой кулаки. Не к ним ли прислушивается великан?
Ладно! Переправа переправой, а о службе забывать нельзя. Кир развернул гнедого, но не успел проехать и сотню шагов, как увидел неспешно рысящих по тракту Пустельгу и Кулака. Кондотьер сегодня особенно жалко скособочился в седле.
– Что? – движением головы спросила воительница.
– Мост. Загородили. Не проехать… – Тьялец дождался, пока голова отряда поравняется с ним. Заставил гнедого подстроиться под размеренную рысцу.
– Беженцы? – Кулак повернул голову, и Кир заметил, что глаза командира глубоко запали и обведены черными кругами.
– Да. Много. Очень много.
– Ничего. Разберемся! – махнула рукой Пустельга.
Она пришпорила буланого жеребца и сразу обогнала их на полкорпуса.
«Разобраться-то разберемся, – подумал бывший лейтенант. – А вот сколько провозимся? А Фальм ждать не будет».
Он перехватил вопросительный взгляд Халльберна. Кивнул мальчику ободряюще. Последние несколько дней наследник Медренского графства беспокоился – котолак начал удаляться слишком быстро. Ну, если быть точным, просто они стали двигаться медленнее – по раскисшей земле (о мощеных дорогах на севере Гобланы, похоже, никто не догадывался) да против потока беженцев… Тут уж не до спешки. Преодолел за день два десятка миль – и хорошо.
У моста наемники попали, что называется, из карруки да на сельские танцульки.
С левого берега на мост перла толпа. Мужики похватали у кого что было – топоры, косы, вилы, просто колья… У застрявшей, наполовину разгруженной телеги застыл великан. Он подбрасывал на ладони костяную дубинку и молча смотрел на людей. Гоблы шумели, ругались, но на бревна ступать опасались. Пока опасались. Не нашлась еще отчаянная голова, которой начхать на угрозу. Тогда народ хлынет потоком, и никакое чудо не спасет ни северянина, ни рыжебородого мужика. Телегу вместе с грузом скинут в реку (хорошо еще, если пожалеют хозяина), а защитнику, вздумавшему тут устанавливать свои порядки, намнут бока. А может, и ребра переломают. Чтобы не лез не в свое дело. Люди грызутся – нелюдь не встрянет. Хочешь, чтоб по-твоему было? Давай вприпрыжку в Гронд.
– Арбалеты готовь! – прозвучал слабый, но решительный голос Кулака. Он быстро сориентировался. – Халль, Лопата и Вензольо – коневоды! Остальные – к бою!
Всадники быстро спешились, передали поводья коневодам. Торопливо зарядили самострелы, выстроились в линию, беря под прицел гомонящую толпу.
Сам Кулак выехал вперед. Ноздри его коня почти уперлись в спину великану. Тот обернулся, глянул равнодушно.
– Братцы! – Кондотьер вроде бы и не повышал особо голос, но его услышали. Насторожились, притихли. – Братцы! Мужички! Кому шумим?
– Не замай! – убежденно ответил сутулый, но плечистый гобл с рогатиной в руках. – Мы в своем праве!
– Да кто ж спорит?
– Вот и езжай своей дорогой!
– А мне дорога – туда! – Кулак махнул на северо-запад.
– Тю! Ты дурной или как? Там же остроухие!
– Ну, так не всем же от них бегать?
Кондотьер подбоченился, кинул ладонь на рукоять фальчиона.
В толпе заржали. Но как-то опасливо, неубедительно.
– А ты видал, что они творят? – Сутулый нахмурился, перехватил рогатину. – Как кишки людские на ветках развешивают? Как палят целыми деревнями? Как соплякам своим дают стрелять по бабам с детишками? Для учебы, значится…
– Кто бежит, того и догоняют, – убежденно ответил Кулак. – Кто подставляет голову, того и бьют.
