на ночь Следопыта (его имени они так и не узнали, а потому и звали между собой просто – Следопыт).
Хриплым шепотом Кир попытался устыдить студента. Гвардеец еще мог понять солдата, стягивающего сапоги с убитого врага, но со своего, да еще с живого, тяжелораненого! Худший вид мародерства. Достойный хоть в мирное, хоть в военное время крепкой перекладины и скользкой петли. Вензольо ответил ругательствами. Тут уж Кир не стерпел. Ноги по-прежнему плохо его слушались, и молодой человек пополз, подтягиваясь на руках, влекомый одной целью – вцепиться картавому южанину в глотку.
Лейтенант Жоррес, передвигавшийся еще хуже тьяльца, мог только подбадривать его и позорить каматийца. Опять же, шепотом. Чтоб не услыхали остроухие.
Вензольо сопротивлялся отчаянно, но как-то не по-мужски. Лягался, пытался царапаться. Кир уже перехватил его правую руку, заломил запястье и пару раз ударил кулаком, попав, кажется, в щеку и глаз, когда на шум прибежали дроу.
Остроухим очень не понравилась возня и шум, поднятый пленниками. Досталось всем. И виновнику каматийцу, и Кирсьену, и Жорресу. Один лишь безучастный ко всему следопыт избежал побоев. Ну, его-то лишний раз и переворачивать боялись, а не то чтобы бить. Дроу вволю отвели душу, отлупив людей тупыми концами копий, плетеными ремнями и просто босыми пятками. Били, пока Вензольо не взвыл, умоляя о пощаде, а Кир не потерял сознание.
После наказания карлики восстановили справедливость, вернув следопыту причитающиеся ему шкуры, а лекарь разразился длинной речью, обещая на будущее связать их и на ночь вовсе не выгружать из телеги, если круглоухие ублюдки-дылды не понимают по-хорошему. Благо, капище уже совсем рядом, а Золотому Вепрю все равно – с отмороженными пальцами и носами будут его жертвы или нет. И кормить их можно перестать. Подумаешь! Дней пять выдержат. Пошумев, он успокоился и ушел к костру, где щебетали остальные воины клана Горной Сосны – тьялец опознал их по характерной раскраске.
Но ни связывать, ни морить голодом людей никто не стал. Наверное, Золотому Вепрю было не все равно: бодрого врага приносят в жертву или доведенного до состояния полутрупа.
А скорее всего, небезразлично было жрецам, которые заправляли не только порядками в капище, но и, похоже, во всех кланах дроу. Это Кир понял в тот морозный полдень, когда их привезли на широкую поляну, окруженную елями-великанами. Над верхушками деревьев, что напоминали копейные наконечники, виднелись заснеженные вершины гор. Угловатые, обрывистые, исчерканные серо-синими тенями.
Два морщинистых жреца в балахонах из облезлых шкур придирчиво осмотрели пленных. Поцокали языками над Следопытом. А потом принялись сварливо выговаривать воину в головном уборе из рыжих перьев и кошачьих хвостов. Как мог военный вождь допустить, чтобы к Золотому Вепрю привезли такого негодного человечишку? Стал бы он сам, вождь Злой Горностай, есть гнилое мясо или пить протухшую воду? Так почему же он считает, что верховное божество его народа столь неразборчиво, что ему можно подсовывать всякую дрянь?
Злой Горностай слушал, склонив голову. Он не пытался оправдаться или свалить вину на лекаря, на которого исподлобья бросал неодобрительные взгляды. Когда жрецы закончили нагоняй, он поблагодарил за мудрые речи, которые, несомненно, позволят подняться ему на небывалую высоту среди таких же, как и он сам, военных вождей, достал тесак из-за пояса и перерезал Следопыту горло.
Кир приподнялся на локте, тщетно стараясь дотянуться до карлика хотя бы кончиками пальцев, и получил за это чувствительный пинок в живот, а потом одобрение от одного из жрецов. Хорошая, мол, жертва, строптивая. Золотой Вепрь будет доволен, он вообще любит непокорных. Не зря же вековая традиция обязывает сынов Вечного Леса приносить в жертву именно захваченных после сражения бойцов противника, а не пойманных по схронам женщин или детей. Вбирая вражеские силу, злость и отвагу, Золотой Вепрь усиливает их и отдает своим подопечным, неукротимым воинам горных кланов.
Впервые со времени боя у моста раненые спали с крышей над головой – их затащили в жалкое подобие палатки, сооруженное из сшитых между собой шкур. У входа развели костер. А вечером к людям заглянул лекарь и оставил по куску вяленой оленины для каждого. Набраться сил.
Кирсьен и Жоррес безразлично жевали, запивая твердое волокнистое мясо водой, растопленной в куске коры, вогнутом наподобие плошки. Вензольо безучастно сидел, понурив голову и обхватив колени руками.
– Надо бы ему предложить… – нерешительно проговорил дель Прано, поглядывая в сторону каматийца.
– Да пошел он! – зло откликнулся тьялец. Его ребра, по которым остроухие прошлись древками копий, еще побаливали. Да и без того он не смог бы забыть ночного происшествия. – Обделался со страху…
– А кто бы не обделался? – в голосе Жорреса звучала рассудительность, смешанная с легкой насмешкой. – Жить, знаешь ли, каждому хочется.
– Ну, ты-то не похож на трясущегося от ужаса.
– Спасибо. На самом деле я жутко боюсь. Только скрываю это из глупой гордости.
Кир хмыкнул.
– Вообще-то я тоже боюсь, – сказал он, поежившись. – Боюсь неизвестности.
– Ты не веришь в Триединого? В загробную жизнь и спасение?
– Я не знаю, куда попаду. В чертог Триединого или в Преисподнюю… А ты знаешь?
– Ну, я надеюсь… По крайней мере, пытаюсь не терять надежды. Грешил я немало, но тот ли это грех, за который карают огнем или льдом?
Бывший гвардеец вздохнул:
– Тебе легче. Я почти уверен, что окажусь в Преисподней.
– Ну, тогда утешься тем, что народ в ней соберется гораздо веселее, чем в чертогах. – Жоррес улыбнулся. – Что делать офицеру в кругу святош?
– Конечно, – согласился Кир. – Думаю, большинство моих друзей встретят меня там…
Вензольо поднял глаза и посмотрел на них с нескрываемым ужасом. Стоя в шаге от смерти, изрыгать такие богохульства!
– И еще мне хотелось бы знать заранее, как именно нас принесут в жертву, – продолжал тьялец.
– Зачем?
– Не знаю. Хочется, и все тут…
– Ну уж… Дело твое, конечно, а мне лучше не знать. Утопят или сожгут. Перережут горло или стукнут дубинкой по темени…
Вензольо, то и дело поглядывающий на неторопливо болтающих офицеров, вскрикнул и вскочил на ноги, цепляя головой непрочный полог. В его голосе не оставалось уже ничего человеческого. Звериный ужас, когда в ноздри врывается запах хищника, пелена застилает глаза, а ноги несут неизвестно куда, не разбирая дороги, лишь бы подальше от опасности.
Каматиец разметал ногами угли костра и выбежал в ночь.
– Завидую, – Жоррес почесал изрядно отросшую светлую бородку. – Мне бы так бегать.
– Далеко не убежит, – кровожадно оскалился Кир. – Хоть бы они его…
Снаружи донесся громкий вскрик, перешедший в рычание.
