и к словам других бойцов прислушивающийся уважительно — дал рудознатцу деньги на заказ инструментов и полдюжины толковых мастеровых в помощники. Обещался помочь с лошадьми, если в жнивце хотя бы выберется мастер выполнять его, сенешаля, распоряжение — искать золото, серебро, самоцветные камни у отрогов Лесогорья, что на севере Ард'э'Клуэна раскинулось.
Вот и старался Ойхон, заказывал все, что для его задумки пригодиться могло. Труб жестяных, плоскими клепками сцепленных, ему уже наделали, хоть и содрали за заказ мастера-жестянщики немало.
Сделали и толстостенную трубу с грибком-клапаном в нижнем торце — самая большая хитрость изобретателя. Ежели ту трубу вниз в дырку в земле сбрасывать, порода, в мелочь разбитая долотом да с водой перемешанная, грязью внутрь трубы зайдет. А как трубу вверх потянут, грибок выход грязи закроет и вытечь не даст. Тут уж не зевай мастер — грязь доставай, перебирай. Можно руками, можно на сите, можно и на лотке, как старатели-золотоискатели делают, промывать. В этой-то грязи кусочки всяких полезных минералов и прячутся. Если, конечно, попал шурфик в месторождение — жилу или россыпь. А не попал — тоже не беда. Знающий рудознатец по породе, рядом лежащей, определит, стоит ли ждать пользы из недр земных.
Была и качалка придумана, чтобы не руками канат дергать. Какая в руках сила? А так сядут два мужика здоровых и начнут, как ребятня малолетняя, раскачиваться. А долото, к канату привязанное, заскачет. Вверх-вниз, вверх-вниз. Будет по дну стучать — породу молотить.
Вот только это самое долото никак не могли сделать, как ни старался Ойхон, как ни объяснял кузнецам. Не простое зубило, в пол-локтя в ширину ему нужно было. Таким круглой дырки не пробьешь. А как бы два зубила, одно в другое вросшее. Крестом сцепленные. Тогда, от ударов отскакивая, как бы оно ни поворачивалось, все близко к окружности край шурфа выйдет.
А таких долот штук пять-шесть нужно. Да разного размера. К ним грузил разных. Чтоб удар достаточно сильным выходил. Да лезвия калить надо. Хорошо калить. Крепко. Надежнее, чем мечи. Камень — это не кольчуга. А выщербится долото, что, за новым от самого Лесогорья в стольный Фан-Белл нарочного слать?
Вот и мучился Ойхон. Ходил от мастера к мастеру. Объяснял, рисовал, доказывал. А жнивец вот-вот начнется. Меньше седмицы осталось.
Наконец кузнец, кажется, что-то уразумел. И не просто уразумел. Проникся идеей. Даже предложил края долота, что по стенкам скользить будут, скруглять маленько по форме лезвия секиры. Мудрая мысль. Рудознатец, еще мгновение назад мысленно распекающий на все корки тугодумного собеседника, теперь был готов расцеловать его. Вот повезло, не обманули слободские! Умница кузнец. Хоть и немного туго соображает, зато уж как придумает!
Радостно попрощавшись с кузнецом, оставив положенный задаток, Ойхон двинулся в обратную дорогу. Из гремящего, звенящего кузнечного ряда, пропахшего горячим металлом и угольной гарью, через чинный ряд бронников, плетущих изящные кольчуги, в провонявший собачьим дерьмом ряд кожевенников.
Проходя мимо пристани, мастер невольно замедлил шаг, вдыхая привычный с детства запах просмоленных досок и гнилой рыбы.
Привязанные пеньковыми канатами к прочным столбам, стояли широкие, круглобокие струги веселинов, на которых привозили в Фан-Белл рожь, коноплю, горшки да кувшины. Натужно шли вверх по течению Ауд Мора тяжело груженные суда — где на веслах выгребали, а где и приходилось бородатым крепышам выбираться на сушу и тянуть речного коня на себе, по колени влезая в мягкую прибрежную почву. Струною звенели тогда прочные веревки, и разбегалась из окрестных лесов дичина, напуганная слаженной песней бурлаков. В последние годы перевозить товар вверх по Отцу Рек становилось все более опасным. И не столько из-за разразившейся войны с сидами, сколько из-за лихих людишек, в изобилии разгулявшихся по Левобережью. Однако выбирать веселинам было не из чего. Обратно, в привольные приречные луга и широкие долины Повесья, струги шли легко. Везли с собой железную крицу — продолговатые чурки ноздреватого, рыхлого металла, меха — соболя да куницы, медведи да рыси, мед и воск арданских бортников. А самое главное — мечи, топоры, наконечники к стрелам и копьям, кольчуги, ценившиеся у наездников-веселинов чуть ли не на вес золота.
Чуть дальше стояли три лодьи, принадлежавших короне Ард'э'Клуэна. Узкие, двадцатичетырехвесельные речные ястребы. Если грузовые суда в складывающихся десятилетиями торговых взаимоотношениях двух монархий принадлежали Повесью, то охрана голубой дороги была возложена на арданов. Охочие до боя, злые бойцы, подчинявшиеся только своему командиру — Брохану Крыло Чайки — да королю Экхарду, патрулировали попеременно на вертких остроносых лодьях широкий плес и заводи Ауд Мора от гор Гривы до Восточной марки Трегетрена.
Здесь же красовался и байдак поморян. Черный, продубленный ветрами и солеными брызгами, с широким парусом, сшитым из разноцветных полос, и высокой кормовой надстройкой. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть далекого гостя, мало какая из речных посудин могла соперничать с байдаком как в скорости, так и в лавировании под ветер. Его короткому, толстому корпусу не показались бы страшными ни плавучие льды, набегающие с северными ветрами, ни таранные удары белогривых валов. Поморяне тоже прибыли по торговым делам — продать рыбий зуб и китовый жир, купить железа и мягкой рухляди.
Ойхон вздохнул. С большим удовольствием он поглядел бы на величественный, украшенный позолотой, сияющий начищенными бляхами навесных щитов и белоснежными парусами имперский дромон. Но, видно, не судьба. Поговаривали, что император, да живет он вечно, крайне неодобрительно отнесся к войне, затеянной своими северными соседями, не то чтобы вассалами, но сильно зависящими от могучей державы. Главным образом потому, что не получил ни единого трофея, ни одного подарка еще с начала березозола. Купцы Приозерного края кряхтели, ругались дома в подушку, но прилюдно поддерживали правителя, сократив торговлю с Ард'э'Клуэном и Повесьем до предела. Конечно, полуофициальный запрет на торговлю никоим образом не подействовал на многочисленных контрабандистов, водящих небольшие караваны из Трегетрена в южные пределы Империи, перегонявших табуны через Белую гряду из Повесья. В итоге северные товары подскочили в цене, и это стало единственным ощутимым результатом монаршего гнева.
Бросив последний взгляд на играющую сотней зайчиков гладь Отца Рек, рудознатец, не торопясь, пошел по утоптанной дороге, ведущей от берега вверх к подножию холма, опоясанному обожженным глиняным валом и невысоким — в полторы сажени — частоколом. Не слишком надежная защита, случись Фан-Беллу подвергнуться атаке обученного имперского войска или закаленных в постоянных стычках отрядов южан из Пригорья.
На скалистой вершине холма возвышался каменный замок — оплот короля Экхарда. Над его стенами трепетали узкие, вытянутые вдоль древков флажки — зеленый, распластанный в прыжке олень на белом фоне. А над воротами, Ойхон знал это прекрасно, торчали выбеленные ветром черепа сидских ярлов, чьи замки разграбило и сожгло ардэклуэнское войско в скоротечной зимней кампании. О том, сколько арданов осталось гнить в ущельях Облачного кряжа, долине Ауд Мора и на берегах Аен Махи, в Фан-Белле предпочитали не задумываться. Это не приветствовалось.
Обычно днем слободской народ постоянно слонялся туда и обратно через окованные не бронзой, а железом ворота крепости, в которой постоянно маялись от вынужденного безделья полдесятка конных егерей Экхарда и десяток городских стражников.
Взгляд, брошенный мастером на бело-зеленые накидки, покрывающие кольчуги егерей, напомнил ему о пропавшем без вести Эване. Где покоятся его кости? Похоронены ли по- человечески или обглоданы хищными зверями и птицами?
За грустными раздумьями Ойхон не заметил, что поток людей на сей раз движется в одном направлении, а именно в город, к неширокой площади перед королевским замком. Обычно на ней шла более-менее бойкая меновая торговля. Изредка выступали заезжие жонглеры, фокусники и музыканты. Но раз в десять дней, по повелению Экхарда, площадь превращалась в лобное место, где приводили в исполнение вынесенные монаршей волей приговоры.
Толпа подхватила мастера и понесла его по узким улочкам, где едва могли бы разъехаться две колесницы талунов. Поскользнувшись на конском кругляше, он припал на колено и
