Не знаю, не знаю. В шкуру Мак Кехты мне не попасть, видно, никогда. Родные, по всей видимости, постарались как можно скорее забыть меня, а быть может, и отреклись прилюдно пред лицом суровых жрецов. Уж отец точно. Брат был совсем ребенком, вряд ли меня помнит. Только мать может хранить воспоминания о непутевом сыне.
А способен ли я на безумный отчаянный поступок, если узнаю о гибели родных? Положа руку на сердце, признаюсь: скорее всего нет. Не помню я их. И память стерлась, оставив лишь неясные образы — легкую дымку, которую легко заслоняет плотная пелена жизни нынешней…
Гелка подползла поближе. Бедняжка с трудом ходила после пережитого ужаса со стуканцом. Почему-то ее гибель Этлена поразила еще больше, чем сиду. Мне доводилось слышать о горячке после сильного испуга или расстройства, вызванного смертью близких. До такого, хвала Сущему Вовне, дело не дошло, но часть дороги Гелка провела в полубессознательном состоянии, стуча зубами в ознобе. Теперь ей полегчало, но работать все же не следовало. Ага, попробуй это объяснить тому, кто тебя слушать не хочет.
— Молчун, дай я помогу. — Девка легонько дернула меня за рукав.
— Чем же ты мне поможешь? — Я искренне удивился.
— Ну, не знаю, — замялась она.
— Так, белочка. — Я пытался говорить мягко, но убедительно. — Давай договоримся: нынче и завтра ты отдыхаешь. И никаких «дай помогу». Хорошо?
— Дак как же…
— А вот так. Лучше будет, если совсем заболеешь? Сляжешь, не ровен час. Считай, что ты мне так помогаешь.
Кивнула. Согласилась или нет, не знаю, но спорить не стала.
Вернулся Желвак с такой надутой физиономией, будто не охапку хвороста принес, а полные пригоршни пиявок. Вот еще горе на мою шею.
Вскоре веселые язычки пламени заплясали, перепрыгивая с ветки на ветку, лаская дно котелка. Учитель Кофон говорил, что, только научившись добывать и поддерживать огонь, люди окончательно отделились от зверья. В нашем, людском понимании, конечно. Для перворожденных мы так зверьми, дичью или тягловой скотиной, остались.
Пока вода закипала, я заглянул в мешок — по полгорсти муки еще найдется. Нужно раздать. Завтра попробую поохотиться. Или, глядишь, на ручей выйдем — порыбачу. Снасть у меня нетронутая лежит. Даже загибаясь от усталости, ее не брошу.
Желвак и Гелка с удовольствием взяли свою долю. Бывший голова сразу отправил в рот. Девка ела по чуть-чуть.
Мак Кехта предложенную пищу вновь отвергла, гордо покачав головой.
Уморить до смерти она себя хочет, что ли? Да будь ты хоть трижды перворожденным и высшей расой, но нельзя же столько времени голодать!
— Мисте их, феанни, — попытался образумить я сиду. — Эн вас а мюре?
Эх, как она вскинулась в ответ на мягкое и невинное замечание!
— Шив' кл'иптха, салэх?
— Ни хеа…
— Ши ни их люс!
Так вот оно что! А я, дурак старый, злился, бурчал про себя, сетуя на высокомерие ярлессы. Не желает, дескать, мукой питаться, разносолы ей всякие подавай! А оказалось, что перворожденные не употребляют растительной пищи. Этого нам даже дотошный Кофон не рассказывал. А знал ли он сам такие подробности? Где-то в глубине души снова шевельнулась мысль — вот бы вернуться в Школу… Или в Вальонскую Академию, на худой конец. Или лучше вот что! Когда устроимся с Гелкой где- нибудь в Восточной марке, начну писать книгу. О севере и народах, его населяющих. О животных и растениях. О погоде, недрах земных, реках…
Пока я предавался приятным фантазиям, Мак Кехта, резко тряхнув головой, отвернулась, потянулась сперва за мечами, словно хотела сгрести их под мышку и убраться прочь, куда глаза глядят. Руки ее замерли на полпути, плечи предательски задрожали. А я думал, перворожденные плакать не умеют! По крайней мере, бешеная сидка, неугомонившаяся ведьма… Или как там ее еще называли по селам и факториям?
Я потянулся, легонько тронул сиду за плечо:
— Мах ме, феанни…
Она стряхнула мою руку тем же резким движением, каким когда-то на площади перед «Рудокопом» отмахивалась от Этлена.
— Та ни юул'э, феанни. Мид', салэх, амэд'эх агэс дал.
Мак Кехта медленно повернулась. Слез в глазах — ни следа. Только боль и отчаяние.
— Та эхэн'э, Эшт.
Вот так да! Что она помнит? Что война с людьми сделала из нее то, что не сделали бы и сотни лет усиленного воспитания ненависти и жестокости? Или что люди по сути своей животные, на которых не стоит обращать внимания? Но животным не мстят. А если не это, то что?
Нельзя не заметить, что сида изменилась. Исчезла сквозящая в каждом жесте, каждой фразе непримиримость. Даже голос стал мягче. Надолго ли?
В это время вскипела вода, отвлекая меня от размышлений к обыденным заботам. Пора чай заваривать.
Да, чуть не забыл. В первый раз Мак Кехта назвала меня просто Молчуном. По имени. Без обязательного «салэх».
Юрас любил посидеть вечером, покуривая трубочку с тютюнником, на очищенном от веток стволе по ту сторону плетня, ближе к опушке леса.
С Аен Махи набегал ветерок. Далеко-далеко на западе солнце потихоньку клонилось к зубцам Облачного кряжа, окрашивая их в алый цвет. Впереди, на расстоянии полета стрелы, тянулись к небу буки и грабы, чьи листья начали уже блекнуть в преддверии близкой осени.
За спиной Юраса немногочисленные обитатели фактории завершали хлопотливый, трудовой день. Шумела ребятня, сновали туда-сюда бабы. Над двускатными крышами курились легкие дымки, а значит, на любовно сложенных очагах кипела в котлах похлебка. Душистая, со стрелками дикого лука.
Три приземистых, крытых дерном бревенчатых дома давали приют шести семьям. Народу хватало. Но другие трапперы старались Юраса не беспокоить в то время, когда он отдыхал по вечерам. Виной тому был вспыльчивый нрав плечистого ардана, часто раздающего тумаки под горячую руку более слабым соседям. А последние три дня к нему стало просто опасно подходить.
Траппер глубоко затянулся душистым зельем и потер заскорузлым пальцем желтеющий синяк под левым глазом — причину отвратительного настроения. Заработать фонарь на глазах у всего поселка!
Юрас скрипнул зубами на роговом мундштуке…
Вдруг его внимание привлекло легкое движение на границе тени, у самого подножия древесных стволов. Что бы это могло быть?
На опушку, настороженно оглядываясь, вышел невысокий человек, вооруженный луком. Постоял, подумал, а потом, заметив Юраса, направился прямиком к нему.
По мере приближения незнакомца траппер имел возможность внимательно рассмотреть пузатую сумку через плечо, седую, нестриженую бороду и лисью шапку с роскошным, спадающим на плечо хвостом.
