главной святыни сидов. Похоже на правду. Ох как похоже. Одна такая хватун-рыба могла запросто изничтожить их всех. Но, видно, не справилась. Не захотела или не дали. Были в отряде филиды поопытнее Ругана и бойцы посильнее Лох Дуг. Надо думать, отогнали хищницу. А что же с ними потом приключилось?
Так никогда и не узнать, кроме того последнего завершающего события, связанного с падением сида, вернее, сиды — Грайне Соленый Ветер — в пещеру.
Водицы бы испить после такого потрясения. Отвар сушеной земляники и мяты в котелке, не снятом с рогульки, уже остыл. Как ни крути, а всё же осень начинается. Того и гляди, задождит, повеет холодным ветром с недалеких гор. Успеть бы до Лесогорья добраться. Там кажущиеся непроходимыми чащобы да буреломы самую малость, но защищают от стужи, не дают ледяным ветрам прорваться.
Когда я пил, отхлебывая прямо из котелка, зубы стучали по металлу. Надо же! До сих пор в себя прийти не могу…
А что же мои спутники? Как я раньше о них не вспомнил? Хорош, нечего сказать, одни свои кошмары и беспокоят.
Я огляделся.
Они еще спали, но, судя по всему, тоже находились во власти неприятных сновидений.
Гелка, свернувшись клубочком, тихонько поскуливала и дергала плечами. Бедный ребенок! Сотник, задрав вверх бороду, что-то несвязно бормотал. Отрывистые слова, похожие на команды. Похоже, руководит какой-то схваткой, но смысла не понять. Что там происходит с Мак Кехтой, по другую сторону костра, не видно, но приглушенные полой плаща хриплые вздохи говорили всё о том же.
Я хлопнул в ладоши:
— Эй, подъем! — И еще раз, погромче: — Хватит спать!
Пригорянин и сида отреагировали моментально. Еще бы! Походная выучка! Да я и сам был бы рад, когда бы кто вырвал меня из недавнего сновидения.
— Ас'кэн'э!
Сотник тряхнул головой, как застоявшийся конь.
— Мор и глад! Что это было?
Толкая упрямо не желавшую просыпаться Гелку в плечо, я ответил:
— Сон, всего лишь сон. — И добавил: — Ни ас'пе клив, феанни.
— Ну и ну! Вот тебе и сон! — Глан схватил котелок, приложился, проливая отвар на бороду. — Мор и глад!
Куда девалась его обычная сдержанность? Впрочем, что мне известно о человеке, прожившем зиму по соседству? Ничего почти. Даже настоящее имя узнал два дня назад.
Мак Кехта сжала виски ладонями, шепча что-то одними губами, без голоса. И ее проняло. Интересно, мы один кошмар все видели или каждый свой?
И тут проснулась Гелка. Увидела нас, всполошенных, с перекошенными лицами, и беззвучно расплакалась. Слезы ручьем.
Утешальщик из меня, как из липы рукоять для кайла.
— Тише, белочка, тише. Всё хорошо. Мы здесь… — Она кивала и всхлипывала.
— Да что ж ты плачешь? Это был сон. Всего-то… Она опять кивнула. Пришлось прибегнуть к старому доброму средству — дать отпить из котелка.
Девка зацокотала зубами о край. Больше расплескала, чем выпила. Но помогло. Вот уже и всхлипывания тише стали. Потом Гелка перевела дух, выговорила с трудом:
— Я не от страху плачу. Вот те и нате!
— А от чего же, белочка?
— От радости. Думала, не увижу вас больше.
— Ну, разве можно так? Куда ж мы денемся?
— Так-то оно так, а боязно… — И добавила совсем робко, а потому еле слышно: — Молчун… А я сидом была…
— Да ну?!
— Угу. Во сне. Это плохо? Меня Пастырь Оленей накажет теперь?
Вот дуреха. Против воли собственные страхи исчезают, когда слышишь такие наивные суждения.
— Не бойся. За что тебя наказывать? Если б Сущий за сны карал, спасенных бы не было.
Гелка вытерла нос рукавом.
— Что ты видела? — спросил я и осекся. А ну как, вспоминая, вновь разрыдается?
— Я сидом была. Мы в лесу этих, как их… болгов поубивали. Корень забрали. Тот самый. Пяту…
— Пяту Силы?
— Угу.
— Ты, белочка, если не хочешь, не рассказывай.
— Нет, чего ж. Я уже не боюсь. Жалко болгов. Они не трогали никого. Песню пели. А их…
Я бросил косой взгляд в сторону Мак Кехты. Пусть попробует ляпнуть что- нибудь навроде: мохнатые твари, высшая раса, благородные цели… Не погляжу, что ярлесса, по шее накостыляю. И за мечи взяться не успеет. Перед глазами воочию предстали окровавленные бесформенные туши… Нет, не туши. Туши у зверей. Тела болгов. И злобная радость в глазах сидов, кромсающих их плоть острой сталью. Странная раса. Всех иных за зверей держит, слова доброго не скажет, а сами что творят? Ни один зверь такого не удумает. Сидов зверями назвать — всем хищникам лесным оскорбление.
Мак Кехта молчала. Продолжала держаться за голову, будто страшась, что лопнет черепушка. Вот и молчи. Всё одно, сказать тебе нечего. Не оправдаешься никак.
— Потом мы на лодочках плыли, — вела Гелка дальше. — Чудные такие лодочки. Маленькие, ровно игрушки. А потом рыбина выскочила. Из-под воды. Страшенная. Ротище-то… Во! — раскинула руки, стремясь показать величину поразившей ее воображение пасти.
— Верно, белочка, верно. Это хватун-рыба. У нас ими детей пугают. Не ходи на пруд — хватун-рыба утащит.
— И утаскивала?
— Случалось, — не стал я кривить душой. — Только давно это было. Еще моему отцу его дед сказывал. Теперь их мало осталось, а может, и нет вовсе. И в прудах они не водились.
— Это хорошо. А то я в реку не пойду — боюсь.
— Да она и в реке не водится. Только в Озере. Далеко-далеко, на Юге.
— Постой, Молчун, ты ровно знал всё про рыбу и про лодочки?
— Знал, белочка, знал.
— Как так?
— Я тоже сон видел. И сидом был. В той лодке, что рыба разбила, я сидел.
— Бедненький…
— Ну, уж и бедненький. Это ж во сне.
— Всё равно. Жалко. А Мак Тьорл сказал, что надо быстрее плыть. И никого спасать из воды не стал. А Грайне ту рыбу пуганула мороком…
