Судя по бесчувственному телу Мак Кехты, рассказчики, пугавшие честной народ встречей с бэньши, не врали.
— Что она ей говорила? — вмешалась Гелка и тут же прибавила: — Может, ей тряпку мокрую на лоб?
— А вода есть еще?
— Да было в котелке на донышке.
— Тогда давай.
Девчонка кинулась к мешкам в поисках лоскутка почище. А Сотник вперил в меня единственный глаз:
— Так что она ей говорила?
— Просила не трогать нас. Просила, чтоб беда пала только на нее…
— Бона как. Так, может?..
Не высказанный им вопрос и у меня в голове крутился. Не ударила ли бэньши на прощание по нашей спутнице каким черным колдовством?
— Эх, если бы я знал.
— А поглядеть можешь? Как там у вас, чародеев, заведено.
Горе мне, горе. И этот туда же!
— Пшик из меня, а не колдун, Глан. Недоучка я. Если б мог, поглядел бы.
— Ясно…
— И еще, — скорее для собственного оправдания добавил я. — Перворожденные — не люди. Их лечить по-другому надо. Я не уверен, что справился бы, даже если бы Сила далась.
Вернулась Гелка, наложила феанни на лоб смоченный водой и отжатый лоскут. Котелок поставила рядом.
— Значит, от нас беду отвела, — пробормотал себе под нос Сотник.
Больше ни он, ни я не проронили ни слова. Да уж, говорливыми мы и на Красной Лошади не были. А тут что попусту языком молоть?
Так в молчании просидели до рассвета. Гелка то и дело меняла компресс на голове сиды.
Жар у феанни не уменьшился, но и не рос, хвала Сущему, как бывает при простуженных легких или сильном отравлении. Да и обморочное состояние пошло вроде как на убыль. Она даже пошевелилась, когда я нащупал жилку на ее горле — проверить сердцебиение. Живчик бился часто. Но кто знает, может, для сидов это обычно?
— Малины бы собрать. На простуду похоже…
— Была малина. В мешочке, — немедленно отозвалась Гелка. — Я заварю?
— Завари… Или нет, погоди, белочка! — Неужто я нашел причину недомогания?!
— Гляди, — показал я на округлое бледно-розовое пятнышко на щеке сиды. Рядом было еще одно, и еще… Казалось, пятна появляются буквально на глазах.
— Что это? — испуганно прошептала Гелка. Я позволил себе улыбнуться:
— Помнишь детишек на фактории, чистотелом мазанных?
— Помню…
— Думаешь, зачем они мазались?
— Так это… Ветрянка?
— Мор и глад! — воскликнул Сотник. — Ветрянка!
— Она. Ветряная хворь. Мы-то все наверняка в детстве переболели. А сиды в замках живут. У них наших, звериных, болезней нет. А на фактории заразилась. Тут многого не надо — ветром надуло, и всего делов.
— Что ж она так мучается, — недоверчиво протянула девочка. — Мы с сестрами, когда болели, даже по харчевне убираться не бросали.
— Вы в детстве болели, — строго сказал Глан. — Взрослых ветряная хворь не в пример злее крутит.
— Так что, она и помереть может? — опять дрожащим голосом проговорила Гелка.
— Может. Может… Но мы еще поборемся.
Стоит ли говорить, что задерживаться на месте из-за внезапной болезни Мак Кехты мы не стали? Не хватало еще какое-нибудь чудище приманить запахом костра, голосами… А то и того хуже — людей лихих.
Сотник научил меня делать конные носилки. Подобно тем, на каких, по его словам, частенько перевозят раненых воинов. Две тонкие березки связали ремнями, потом закрепили на седлах двух лошадей — Гелкиной и той, на которой ехала прежде сида. Meжду жердинками плащ натянули. Мак Кехту уложили поверх плаща и для верности ремнем через пояс прихватили. Так и в путь тронулись, двигаясь скоро и споро.
Глава 7
Высокий худой мужчина с заметной сединой на висках, одетый в светло-коричневый жреческий балахон, энергично потряс пальцами, потер ладонь о ладонь и вздохнул:
— Что ж, во имя милости Сущего Вовне, приступим.
Сидевший по другую сторону низкого ложа воин нахмурился и лишь покрепче стиснул зубы. На гладко выбритых щеках заиграли тугие узлы желваков. Его вороненую, двойного плетения кольчугу прикрывал сверху бело-зеленый табард: грудь и спина могли поспорить цветом со свежей весенней листвой, рукава — белые. С жилистой шеи свешивалась витая посеребренная цепочка с бляхой, рисунок на которой изображал распластавшегося в прыжке изюбра. Герб Ард'э'Клуэна. Вкупе с протянувшимся через грудь воина тройным позолоченным шнуром он означал немалое звание владельца, а именно — капитан конных егерей короля Экхарда.
Жрец аккуратно развернул мягкую тряпицу, извлекая амулет, выполненный в виде человеческой фигурки. Не маленький амулет — ладони три в длину. На розовато-коричневой поверхности камня — весьма дорогого орлеца, добываемого на южных отрогах Восходного кряжа, — с великим тщанием изображался рисунок внутренних органов человека — сердце, печень, желудок, легкие, главные кровеносные сосуды. Однако жрецы изрядно преуспели в деле изучения анатомии человека. Не меньше, чем вальонские мудрецы. И почему только Священный Синклит терпит этот вертеп вольнодумства в пределах Озерной империи?
— Во имя Сущего… — едва слышно прошептал воин.
— Молись, молись, Брицелл, — мягко проговорил жрец. — Молись Сущему Вовне в сердце своем. Ибо только молитва от чистого сердца достигнет горнего престола и склонит божественный слух к нашей скорбной суете.
Капитан конных егерей молитвенно сложил руки перед грудью и опустил глаза долу.
Священнослужитель простер руки с амулетом над вытянувшимся на меховом покрывале ребенком. Потом нахмурил кустистые брови, сосредоточась на тяжелой задаче, и застыл.
Брицелл, конечно же, не видел тугие петли и узлы чистой Силы, исходящие из пальцев Терциела (а никакого иного жреца имперского Храма в Ард'э'Клуэне не было, да и быть не могло). Но он ощущал их присутствие тем чувством, которое предупреждает бывалого воина о занесенном сзади над головой вражьем клинке. Сила преломлялась в амулете и вливалась в худенькое тело мальчика восьми-девяти весен от роду.
Чародей повел руками над грудиной ребенка, описал круг в месте, где
