— Речник попытался пошевелить ногой, но скривился от острой боли и замолчал.
— Эй, Брохан, ты живой? — Вейте подалась вперед.
— Пока еще. Ты спрашивала, как я здесь очутился?
— Да. Как?
— Не знаю, — просто ответил Крыло Чайки.
— Как так — не знаешь?
— А вот так. Бился с Витеком. Помню, как бело-зеленые выскочили из засады раньше срока. Да. Наплевал Брицелл на приказ командира. Видать, решил — победителей не судят. А теперь и некому с него спросить… Так что, хочешь знать, как я здесь очутился?
— Хочу!
— Спроси у Брицелла.
— Спрошу, — упрямо сжала губы Вейте.
— Э, девочка, ты что? Я же пошутил… Брицелл тебя и на стрелище не подпустит.
— А я его предупреждать не буду.
— Сгинешь без толку.
— Там поглядим.
Брохан опять замолчал. Вейте уж было подумала, в беспамятство впал.
Нет. Не впал.
— Ближе подсядь. Да не бойся, не кусаюсь я. Уже. Зубы выбили, как кобелю бешеному.
Девушка подумала и, решив и вправду, чего бояться, пододвинулась поближе.
— Костер бы развести, занемел весь…
— Чем же его разожжешь? Да и сыро — хворост мокрый.
— Кремень, огниво у меня с собой. И трут найдется. Вот с хворостом ты права… А, может, попробуем?
— А! — Вейте, тоже порядком иззябшая в мокрой одежке, махнула рукой. — Сейчас насобираю.
На ощупь валяющийся под деревьями сушняк казался не таким мокрым, как пропитанные водой штаны и чавкающие сапоги.
— У меня из-под спины вытащи. — Кривясь от боли, Брохан чуть приподнял правое плечо. — Листья да мох. Они посуше должны быть. А огниво — вот оно. Держи.
Трут затлел сразу. Добрый трут, хорошо высушенный. А вот сложенные «шалашиком» веточки загораться не хотели. Ясеневые листья воняли, забивая дымом крошечные язычки пламени. Вейте накрыла огонек ладонями, легонько подула, давая труту разгореться чуть больше.
— Ничего. Теперь пойдет. — Брохан тоже протянул одну руку к огню. — Хорошо-то как… Мужчина должен умирать с оружием в руках, а коль не выйдет, хотя бы у очага. А тут сгниваешь заживо, как топляк. Садись с той стороны. Так мы его и от ветра закроем, и самим теплее будет.
Вейте послушно уселась. Ненависть ненавистью, месть местью, а всё же Брохан хороший вояка. Так и отец говорил. И похоже, немного ему осталось. Готовый мертвец уже. И нос, как клюв у ястреба.
— Слушай меня, девочка…
— Не называй!..
— Хорошо-хорошо. Прости.
— Ладно. Чего там.
— Слушай меня, Вейте. Я с твоим талом войны не начинал. Витек за гордость непомерную поплатился…
Девушка фыркнула.
— Не фыркай. А то ты отца своего хуже, чем я, знаешь. Ведь горд Витек… был?
— Горд.
— Обид не спускал?
— Не спускал.
— Даже королям?
— Так.
— Вот за то и поплатился. Понятно. Талун. Да не из последних. И королевскому роду знатностью не уступит. И честен до одури. Нет бы сперва с Витгольдом договориться.
— Под трейгов идти?!
— Да не идти. И не под трейгов. А заручиться поддержкой Витгольда. Пускай даже видимостью поддержки. Потянуть время. А там, глядишь, листопад, порошник — не сильно-то войну затевать захочешь. Нет, попер Витек на рожон, как медведь остромордый. Вот и затравили. А какой славный воин был!
— Не ты ль его затравил, а?
— И я тоже. Я человек подневольный. Служу не за страх, не за жалованье. Служил, — поправился Брохан. — Со мной четыре сотни «речных ястребов». А ты хотела, чтоб я Хардвара послал к стрыгаевой бабушке, сам в подземелье сел, на хлеб и воду, а моих парней какой-нибудь сучий выкормыш, навроде Брицелла, на убой бросил? Егеря с талунами что? Тьфу, и растереть. Не люблю я их. Вот сопляком был, от горшка два вершка, а уже не любил. Но своих «ястребов» не дам в обиду.
— Складно говоришь. Весь такой из себя невиноватый, честный и справедливый, как герои бардовские. Песни писать не пробовал?
— Смейся, смейся. Мне уже всё едино. Я одной ногой в Верхнем Мире, мне сейчас, может, место за столом Пастыря Оленей расчищают. Всё стерплю. А хотел и взаправду малой кровью отделаться. Потому и поединок отцу твоему предложил. Кто ж знал, что Брицелл по-своему дело выкрутит, как ему удобно?
Вейте молчала. Что ответить? Крыло Чайки и впрямь не так плох был. И отец его хвалил частенько. За то, что из простолюдинов в военачальники выбился. За то, что мзды от контрабандистов и пиратов не брал. За то, что в глаза королю мог возразить, когда из того самодурство перло.
— Слушай меня, де… Прости, Вейте. Мне всё едино помирать. Сама ты за отца и за тал разоренный не отомстишь, не надейся. Протяни руку. Да не так. Ладошкой вверх.
Девушка повиновалась. Брохан с усилием сдернул с пальца шипастый перстень и вложил ей в руку.
— Это что еще за?..
— Когда совсем туго станет, иди в Фан-Белл, к причалу, где мои «ястребы» швартуются. Найдешь Гурана Щербатого или Гуню… Как же имя-то его? А, запамятовал! Покажешь кольцо…
— Ага! А они мне камень на шею — и в воду.
— Не перебивай! Вот бабье племя! Чтоб не подумали, будто с трупа моего сняла, спросишь Щербатого, не этот ли перстенек его щербатым сделал? И прибавишь: дело в корчме было. «Два окорока» называется. А Гуне скажешь, что больше всех на свете боится он матери своей, как она клюкой его промеж лопаток охаживает. Поверят и помогут. Обскажешь им, как я помер, все речники поднимутся…
— Да погоди помирать-то. Рассветет, я тебя к селянам вытащу. Глядишь, и поживешь еще. — Вейте уже забыла, как совсем недавно собиралась пырнуть сухопарого усатого воина мечом.
— Не вытащишь. Лезь на дерево бегом.
