— Молчун, ты тут? — На пороге возникла Гелка. — Тебе передать веле…
Увидев меня с Росавой, девка застыла разинув рот. Даже загодя заготовленную фразу не договорила. Задохнулась от возмущения:
— Молчун! Ты! С этой! Да я!.. — развернулась на каблучках и выбежала, хлопнув дверью, аж законопаченный в щели мох посыпался.
— Кто она тебе? — ревниво спросила Росава.
— Дочка, — рассеянно ответил я, соображая лихорадочно, что ж теперь делать? Догонять? Объяснять? А поймет ли? Вот ведь стыд-то какой. И не докажешь, что о ее же благе договориться собрался…
— Дочка… А что ж кричит на тебя ровно полюбовница?
— А-а! — Я отмахнулся от нее и выскочил из кухни. Для себя уже решил. Разыщу и буду прощения просить.
Сотник продолжал разглядывать оружие пригласивших его воинов. Они одобрительно кивали в ответ на его слова, не расслышанные мною. Дирек тупо уставился в кружку — успел-таки набраться, несмотря на запреты рудознатца.
Гурт в ответ на мой вопросительный взгляд мотнул головой в сторону выхода. Туда, дескать, побежала.
Я, как был в рубахе, выскочил на стылый воздух. Середина златолиста — не сенокос и не жнивец. Сырость до костей пробирает, ночной туман холодными каплями оседает на волосах и одежде.
Куда ж она побежала?
Вот ведь незадача, расстроилась девка. Теперь еще, не приведи Сущий, сотворит с собой что. Зачем мне тогда жить? Успел я привязаться к Гелке сильнее, чем к родной дочке.
Слева, за несколько домов, залаяла собака. Азартно, пронзительно. Может, там Гелка?
А вот правее послышался шум голосов. Взрыв хохота. Пойти проверить?
И тут порыв ветра ворвался мне под рубаху. Прямо мурашки пошли по коже. Ветер-то горячий! В середине осени-то! Нет, недоброе что-то с нашим миром творится… Эти северные суховеи!
Я махнул рукой и решил. Пускай горячий ветер будет знаком. Пойду вправо.
И пошел. Скорым шагом, затягивая распущенные Росавой завязки ворота, поскольку воздух больше теплом не баловал. Ледяными пальцами касался кожи. Пропотевшую рубаху сразу остудил.
В полусотне шагов по улице оказалась еще одна харчевня. Рядом стояла телега со снятыми колесами — задняя ось на чурбачке. Вывеску я не разобрал.
Из-за не полностью закрытой двери пробивалась полоска света. Слышался визг рожка, и чей-то голос задорно напевал:
—
Странные представления о смешном у этих арданов. Во дворе копошились люди. Я приблизился.
— А вот еще один припожаловал! — радостно воскликнул ардан в длинной кольчуге. Морда у него оспой побита — будто клад кто искал, лопатой порылся.
— Поздорову вам, добрые люди… — начал я и осекся.
Посреди кружка, образованного угрюмыми вооруженными мужиками, широкоплечий крепыш держал Гелку. Правой рукой поперек туловища, прижимая руки так, что не вырваться, а левой зажимал рот. Гелка дергалась, но воин удерживал ее без труда. Еще бы! Ростом не выше Сотника, зато в ширину втрое от пригорянина.
— Не по чести дело затеяли вы, добрые люди… — Я обвел глазами толпу — не меньше восьми человек. Куда мне с ними справиться! Тем более что все бойцы не шуточные. Сразу видно. Эх, достать бы Силу. Хоть самую малость. На один Кулак Воздуха, на одну Стрелу Огня…
— А мы тебе не добрые люди, — брезгливо сморщил верхнюю губу воин с двумя мечами за спиной. Редко я видел у людских бойцов такую манеру оружие носить. Да и среди перворожденных только у Этлена.
— Отпустили бы девку… Недоброе дело затеяли.
— А ты не учи нас, борода, — окрысился рябой.
— И девку не отпустим, и тебя с собой заберем. — Боец с двумя мечами, видно, предводитель.
— А если не пойду?
— Кто тебя спрашивать будет, борода? Тусан, Берген!
Рябой в кольчуге, а с ним изуродованный шрамом темноволосый воин, по виду — трейг, шагнули ко мне.
Из харчевни донесся еще один куплет разухабистой песни:
—
Тьфу ты. Похабщина!
Эх, была не была!
Я махнул кулаком, целя рябому в подбородок. Со злостью махнул. Попал бы, мало не показалось бы.
Но не попал.
Куда уж мне, простому работяге, жрецу недоученному, против настоящего воина, на жизнь дракой зарабатывающего ?
Рябой легко увернулся и врезал мне поддых.
Легкие обожгло. Воздух из груди выскочил и назад возвращаться не торопился. Но отчаяние удесятерило мои силы. Не обращая внимания на боль в груди, я снова кинулся на рябого, протягивая руки, чтоб за горло схватить.
Трейг пляшущим шагом проскочил мне за спину. Пнул под коленку.
Нога подломилась. А шрамолицый добавил еще хорошего пинка. В крестец. Я качнулся вперед и напоролся подбородком на кулак рябого. Искры брызнули из глаз. Земля, сырая и холодная, ударила по затылку.
— Прыткий… Учить вас, таких прытких, и учить. — Предводитель ткнул мне в плечо носком сапога. — Мужичье, а туда же…
Он сплюнул. Хвала Сущему, в меня не попал. Гелка дергалась и что-то мычала.
— Заткнуть бы ей рот, а, Кисель? — пробасил широкоплечий с сильным поморянским выговором. — Так и норовит в ладонь зубы впустить.
— Ну, так заткни, — отвечал Кисель, тот, который с двумя мечами. — Или мне руки марать? И вообще свяжи, чтоб не дергалась. И этого свяжи. Руки впереди, чтоб за луку держался. Дорога неблизкая нам предстоит.
Хотел я спросить, куда же нас везти собрались, но не дали рябой с меченым. Подняли за шиворот, наподдав на ходу по затылку, сунули в рот скомканную тряпку и принялись руки скручивать толстой веревкой.
— Тусан, — позвал Кисель.
— Да, командир? — отозвался рябой.
— Бери Гобрама с Бергеном и дуй в «Голову Мак Кехты». Остальных заберешь. Пригорянин будет сопротивляться — убейте. Остроухую живой взять.
Я так обалдел от услышанного, что даже сперва не удивился названию харчевни Росавы. Это ж надо! «Голова Мак Кехты». Знак. Если бы сразу поняли, вряд ли остановились там.
