косичками и огромными серыми глазищами. «Боженка, дочь Войцека Шпары», – догадался сотник.
– Здравствуй, панночка! – со всей возможной серьезностью поклонился он. – Счастья тебе и здоровья!
– Благодарствую, пан! – Боженка присела в реверансе, как заправская придворная дама. Прямо бал у великого гетмана. Вот только щедро присыпанный мукой передник, измаранные в тесте ладошки и даже кончик носа, оттененные учтивостью маленькой паненки, вызывали невольную улыбку.
– Ступай, Божена, покличь пана Радовита! – повелительно произнесла старуха.
– Сейчас, бабушка Граджина! – весело пискнула девочка, еще раз поклонилась Либорушу и вприпрыжку направилась ко второй двери.
– Погоди, вельможная паненка! – воскликнул пан Пячкур. – Если будет такая возможность, то и пана Войцека Шпару пригласи.
Девочка стрельнула в пана Пячкура глазенками и убежала. Зато Граджина сердито одернула юбку и спросила твердо, будто королевский допросник:
– А на что это тебе, пан, наш пан Войцек понадобился?
– Письмо у меня к нему, – Либоруш отвечал без утайки. Да и кто рискнул бы запираться на таком суровом допросе? – От пана полковника, из Берестянки.
Старая нянька хмыкнула, словно сомневаясь в правдивости собеседника. Потом кивнула.
– Вспомнил пан Симон. Поздно не было бы! – Она махнула рукой. – Ладно. Жди, пан, а я пойду по воду.
Граджина подхватила жилистой рукой ведро и вышла на улицу. Глядя на ее уверенную походку и размашистые движения рук, Либорушу невольно захотелось поверить, что она не только вытащила маленького Войцека Шпару из кишащего обозленными зейцльбержцами Ракитного, но и положила половину рыцарей-волков, вздумавших покуситься на жизнь ее воспитанника.
Дверь захлопнулась.
Пан сотник остался один на один с третьей женщиной, не проронившей до сих пор ни единого слова. Теперь он с интересом и самомнением, воспитанным в шумном и веселом Уховецке, принялся ее рассматривать. Молодка – лет двадцати пяти, не больше – продолжала заголенными по локоть руками разминать здоровенную лепешку теста. По разнице в цвете кожи между тыльной стороной кисти и предплечьем Либоруш безошибочно распознал кметку. Деревенский загар. Шляхтянке, как ни старайся, такой не подделать. Да и к чему? Порубежник едва не рассмеялся. Ну разве что волей счастливого провидения какая-нибудь поселянка станет королевой и введет в моду загорелые кисти, лицо и шею… Так это еще более сказкой отдает, чем сама возможность для девки из черного сословия выбиться в знать.
Скорее всего, это и была та самая Надейка, невестка какого-то Гмыри, чей хутор сжег дотла Мржек Сякера во время своего последнего набега на правобережную землю.
Кстати, с той поры он как в воду канул. Странное дело, не похоже, чтоб опальный чародей забоялся порубежников или успокоил наконец-то жажду мести. Может, приказ Зьмитрока, князя Грозинецкого? Мог ведь сказать – не лезь пока, не обозляй супротив грозинчан край Прилужанский, погоди до элекции.
Молодка месила тесто не поднимая глаз. Из-под черного, как и у няньки, платка выбилась тонкая прядка светло-русых волос. Тень от густых ресниц падала на щеки. Если бы не мужицкое происхождение, Надейку можно было бы назвать красавицей. По крайней мере, многие паненки дорогого дали бы за столь правильные очертания носа и полных губ. Несколько веснушек на скулах под самыми глазами портили впечатление, равно как и свидетельствующий о постоянном труде под открытым небом загар.
Сотник хотел вначале что-то сказать, поздороваться, но потом вспомнил, что баба все равно ответить не сможет – онемела от пережитого горя и ужаса, – и смолчал.
Погнав по кухне ветер, отворилась дверь.
Вошел Радовит. Высокий, рыжебородый, обросший жирком, несмотря на молодой возраст, чародей.
– Мое почтение пану сотнику! – учтиво поклонился он.
– Помогай Господи тебе, Радовит, – отозвался пан Либоруш.
– Прошу наверх, в мою комнату, – посторонился в дверях чародей. – Пан Войцек сейчас тоже поднимется. Он упражняется на заднем дворе, Боженка побежала позвать.
Они поднялись на второй этаж. По площади, как и обычно в прилужанских городах, он был заметно больше первого. Если внизу помещались лишь кухня, людская да махонькая – два на два шага – кладовка, то на втором имелась гостиная и целых три спальни, одну из которых Радовит задействовал под кабинет.
– Проходи, пан сотник, проходи. И то сказать, скоро месяц, как вместе служим, а ни разу ты у меня в гостях не был, – добродушно бормотал чародей. – Присаживайся в кресло.
Либоруш с любопытством огляделся. Признаться честно, он ни разу еще не был в гостях у чародея. В южном гарнизоне служил урядником – не по чину к волшебникам забегать. Ну разве что в переднюю, с донесением. В Уховецке тоже как-то не сложилось. Вообще-то князь Януш не сильно чародеев жаловал. При дворе и было-то реестровых, что предсказатель погоды да лозоходец из Руттердаха, приезжий. Да и они, скорее всего, особой силой не обладали, больше на науки полагались. Ни первый, ни второй не смогли бы, пожалуй, и камина разжечь при помощи чародейства.
В кабинете Радовита главное место занимали книги. Они стояли на этажерке простой и безыскусной, из светлого дерева, очевидно ореха; лежали раскрытые и с закладками на столе, залитом лучами солнца из распахнутого настежь окна; громоздились стопкой в углу, а одна даже уютно умостилась на кресле. Пячкур взял ее в руки, прежде чем сесть. Погладил пальцами кожаный переплет, прочитал название: «Сочинение высокоученого Криштофера Роббера из Арконхольма о природе магических свойств банальных вещей и науке подчинять и управляться с оными, записанное на склоне лет в помощь студиозусам Высочайшей Академии под попечительством курфюрста Арконхольмского, его светлости, Вильгауфта Четвертого Мудрого».
– Ого! Серьезными науками увлекаешься, пан Радовит.
– Стараюсь по мере сил, пан сотник. А книжка, должен заметить, по большей части глупая, напыщенная и бесполезная. Высокоученый Криштофер сам не знал, о чем писал. Мне искренне жаль тех студиозусов, кто обязан был ее учить и сдавать екзаминации.
– Что ж держишь ее, не выкинешь?
У Радовита едва глаза на лоб не вылезли.
– Как так – «выкинешь»? Пусть содержание книги и бесполезно для меня, но некоторые подходы пана Роббера к исследованию свойств всяческих предметов…
– Ясно, пан Радовит, ясно.
– Что ясно?
– А что магия для меня – дело темное, – улыбнулся Либоруш. – Переплет-то знатный. Кожа младенцев?
– Упаси меня Господь! – замахал руками чародей. – По-моему, обычный сафьян.
– Ну, сафьян так сафьян. Не вижу повода не доверять тебе, пан Радовит.
– Спасибо. – Волшебник зарделся, как отрок, поощренный первой в жизни дамой сердца. – О чародействе и чародейских книгах, равно как и о формах и методах волшебствования, ходят разные, очень противоречивые и зачастую уродливо трансформированные слухи и
