числящий себя опытным следопытом пан Владзик узнал остатки колес и передка, а Янек, поковырявшись чуть-чуть, обнаружил присыпанный пеплом стальной шкворень, которым дышло парной запряжки крепится к передней оси.
– Копаем! – немедленно распорядился ротмистр.
Сердце замирало от сладкого предчувствия.
Неужели пан Войцек Шпара оказался таким лопухом? Схоронил клад и даже не припрятал.
Мржек Сякера, во всем чувствующий подвох, довольным не выглядел.
На глубине чуть меньше двух аршин лопатки драгун звякнули о стальную оковку сундука. Деревянный, обитый толстыми скобами и полосами ящик был поставлен в узкой ямине «на попа», закопан криво, небрежно. Похоже, второпях.
Шестеро грозинчан, поднатужась, выволокли его из ямы.
Пан Переступа сам взялся открыть тяжелую крышку. Небольшое подозрение вызывал сломанный и абы как прилаженный на место замок.
Поднял.
Взглянул…
Зарычал от ярости!
Провел-таки! Ох и Войцек Шпара! Отвлек. Зарыл свинец вместо золота!
Думает, грозинчане – дураки?
Купятся на такую нехитрую уловку?
Вот уж нет!
Заглянувший через плечо ротмистра Мржек взял двумя пальцами кусочек пергамента, сложенный вдвое и засунутый между серыми слитками. Развернул.
На желтой телячьей коже виднелись неровные, чуть размазанные – писали сажей, а не настоящими чернилами – строчки.
Чародей, задумчиво шевеля губами, прочитал «про себя».
И хорошо, что не вслух.
На пергаменте значилось:
«Верному псу княжескому, кривобокому Переступе и овечьему хвосту, по недоразумению именующему себя шляхтичем, колдуну недоделанному Мржеку.
Дерьма вам свинячьего, а не прилужанского золота.
Поцелуйте кобылу под хвост, а лучше друг друга в задницы.
Чтоб вам с вашими князьями сгнить заживо.
Чтоб вытекли кишки ваши поганые через зад.
Чтоб жрать вам падаль да стерво и не нажраться.
Пить ослиную мочу и не напиться.
А теперь найди-ка нас, кривой Переступа, пес цепной, мой кончар тебя подровняет.
А тебе, Мржек, лучше самому на осине вздернуться, ибо резать тебя буду мелкими ломтиками и надрезы присаливать.
Богорадовский сотник, пан Войцек герба Шпара.
Писано медикусом Ендреком в присутствии
пана Юржика герба Бутля и шинкаря Лексы
в месяце вресне, числа не считали,
а год такой же, как и у вас».
Мржек зарычал, швырнул пергамент в яму, со всего размаху пнул ногой сундук.
Ударился, зашипел, запрыгал.
Топнул ногой так, что поднятая чародейской силой земля вспучилась и столкнула сундук вместе с окаянным грузом в свежий раскоп. А после от всей души приложил несколькими молниями, сжигая древесину, сплавляя в единый бесформенный ком сталь оковки и свинец.
Говорят, проплывавшие по Стрыпе купцы, увидев молнии в кастрычнике, долго удивлялись чуду Господнему и молились, а после заказали молебен в главном храме Искороста Златоглавом Южимиловском соборе.
Молодой порубежник осадил взмыленного коня у порога двухэтажного дома под красной черепицей. На расписных ставнях выпинались друг перед другом красный и белый петухи.
Спрыгнул. Поскользнулся, оперся плечом о беленую стену, оставив кровавый мазок. Замолотил кулаком в двери:
– Пан Радовит! Пан Радовит!!!
В доме зашуршали, загрохотали, видно, опрокинули здоровенную лохань.
– Что? – Бледное лицо Радовита – реестрового чародея – возникло в дверном проеме.
– Пан Либоруш за подмогой шлет! – заплетающимся языком проговорил порубежник. – Рыцари-волки Лугу перешли…
– Ах ты горе какое! – всплеснул руками чародей. Вдруг кинулся к посыльному. – Семка! Да ты ж ранен!
– А! – отмахнулся парень. – Беги в казарму, пан Радовит, веди подмогу… – Выговорив это, он пошатнулся и медленно осел на подогнувшихся ногах, держась за путлище.
– Семирад! – Радовит подхватил порубежника под мышки. – Семка! Ты держись, не умирай… Граджина!!!
– Здеся я, – угрюмо откликнулась высокая мосластая старуха, – здеся…
– Помоги ему!
– Да уж сделаю, как надоть. – Граджина неласково глядела что на одного, что на другого. – Беги давай.
– А? Ага… – растерянно промямлил чародей и, застегивая на ходу жупан, быстрым шагом направился вверх по улице.
– Коня взял бы! – донесся в спину строгий окрик старухи, но Радовит не слушал, махнул рукой и прибавил ходу, едва не побежал.
Граджина, кряхтя от натуги, заволокла раненого в дом.
– Надейка!
Немая сбежала вниз по ступенькам, сжимая рукоять метлы крепко, как древко рогатины. Присела возле Семирада, покачала головой.
– Иди Боженку собирай, – строго приказала Войцекова нянька. – Не выстоят наши до подмоги. Да и быть ли подмоге? Все реестровые у Крыкова…
Надейка испуганно всплеснула ладонями, зажала рот передником и дробно протопала по лесенке.
– Быть второму Ракитному, – прошептала Граджина. – Помилуй нас, Господи, многогрешных…
Опушка леса в пяти верстах южнее Крыкова пламенела алыми кистями рябин в желто-зеленых кронах. Кое-где испод листьев коричневел, наливался золотом. Еще чуть-чуть, и раскрасятся кроны ясеней и грабов мазками яшмы и янтаря, зальет багрянцем звездчатые листья кленов.
Тяжелые полотнища с Белым Орлом лениво шевелились на слабом ветру. Поникли хоругви полков и бунчуки сотен. Обвисли усы и чубы реестровых конников. Капли влаги оседали на шишаках и нагрудниках гусарской хоругви. Слиплись перья черных крыльев за спинами гусар.
Крыковская хоругвь стояла в центре войска князя Януша Уховецкого. На правом и на левом крыльях строя – полки реестровых: Берестянский и Жеребковский, Нападовский и