вырваться наружу от любого неосторожного слова или жеста. — Я тебя потешил, и ты меня порадовал. С избытком порадовал. А теперь слушай меня. Уходи прочь из этого шинка... Как бишь его там называют? Из «Свиной ножки». Уходи и не мозоль мне глаза. Слишком ты благородный, чтоб со мной, ворюгой малолужичанским, за одним столом сидеть, слишком. Обещаю в свою очередь, что уеду завтра с рассветом. И ноги моей в Жорнище не будет больше никогда. Невелика потеря и для Жорнища, и для меня. Все. Прощай, пан Лехослав.
— Э-э-э, нет! — У жорнищанского сотника, похоже, было собственное мнение о дальнейшем развитии их знакомства. — Ты меня гнать не моги. Я тут хозяин. Мое слово в Жорнище закон. И если я решил казну Прилужанскую у тебя отобрать, то отберу. Хватайся ты за сабельку или не хватайся. Уяснил, пан сотник богорадовский?
— Что?!
— Взять его! — воскликнул пан Рчайка, с неожиданным проворством отскакивая от стола.
Впрочем, далеко отбежать он не успел. Пан Войцек пнул ногой тяжелый стол и он, переворачиваясь, ударил пана Лехослава по коленкам, заставил ойкнуть жалобно, а после разразиться бранью, благородному сословию вовсе не приличествующей.
— Помните, живьем! — выкрикнул он в промежутках между ругательствами, обращаясь к своим, вскочившим и схватившимся за оружие, порубежникам.
— Кидай саблю, пан! — строго приказал рыжеусый урядник. — Нам кровь ни к чему.
Пан Войцек, не говоря ни слова, оскалился, поводя острием клинка из стороны в сторону. Шестеро противников... Если бы в чистом поле, а не в тесноте шинка... Да если бы четверо из них не подняли натянутые наполовину луки. Стрелы с граненым наконечником — пригвоздит к стене, сам не вырвешься, не расшатаешь. Да и стрелки, наверняка, мастера своего дела. Не даром со степняками воюют.
— Сдавайся, сдавайся, пан Шпара, — продолжал подзуживать Лехослав, держась на порядочном расстоянии, но все же за спины порубежников решивший не прятаться.
— Не сотней тебе командовать, боров, а дерьмо, через тряпочку процеженное, сосать, — дернул щекой пан Войцек.
— А за эти слова ты мне еще ответ дашь, Шпара! — Лехослав зашипел, даже брызги слюны изо рта полетели.
— Изволь. Хоть сейчас готов. Поединка! — Старинная сабля пана Войцека, доставшаяся от отца, а тому от деда, глянула прямо в лицо пану Рчайке. Неяркие отблески освещающих залу лучин побежали по узорчатому клинку наподобие утренней дымки над озером.
Пан Лехослав молчал. Кусал губы и усы, но ответить не решался.
— Ну, дерьмошник, поединка! — возвысил голос Войцек. — Или тебя при твоих людях за уши оттрепать, трус?
Жорнищанский сотник захрипел горлом (со стороны глянуть — вот-вот удар хватит от злости), вытащил клинок до половины... Потом мотнул головой, словно отказывая самому себе, и бросил саблю обратно в ножны. С силой бросил. Так, что крестовина звякнула об оковку устья.
— Не будет тебе поединка, песья кровь! Не дождешься! — И загремел, обращаясь к своим людям: — А ну, взять их! Да поживее!
Рыжеусый урядник кивнул, шагнул ближе к опрокинутому столу:
— Кидай саблю, вельможный пан. Не вынуждай грех на душу принять. Именем Господа прошу.
Войцек внимательно на него посмотрел. Простое лицо. Из селян, вольных землепашцев, либо из безденежной шляхты. Глаза с хитринкой, но это доброе лукавство. Здоровая деревенская сметка, которая и урожай собрать лучше соседского помогает, да и в сражении не лишняя тоже. Оружия урядник не обнажал, но руку держал так, что саблю мог выхватить в любой миг.
Краем глаза пан Шпара отметил, что ладонь Лексы, прижавшегося спиной к стене, медленно-медленно ползет к рукоятке мочуги.
Эх, прыгнуть бы сейчас вперед! Зацепить клинком хотя бы двоих из четырех лучников, дать время Лексе раскрутить дубину... А там пойдет как по маслу. Уж на конюшню, во всяком случае, прорваться труда не составит.
Только как же тогда Ендрек и пан Юржик, которые пошли наверх рвать зуб?
Услышат? Прибегут?
А если нет?
Годится ли бросать односумов, спасая собственную шкуру?
Бывший богорадовский сотник дернул щекой. Ответ на этот вопрос он знал. И ответ был всегда один, независимо от обстоятельств.
Значит, единственный выход — тянуть время. Можно все-таки добиться поединка с красномордым жорнищанским сотником. Глядишь, тогда и товарищи услышат звон клинков, выглянут поинтересоваться, что да как.
Значит, тянуть время...
Пальцы Лексы сошлись на бугристой рукоятке мочуги. Сжались...
Две стрелы ударили почти одновременно.
Как порубежникам удалось рвануть тетиву до уха, прицелиться и отпустить? Уму непостижимо. Обычный человек и моргнуть не успел бы. Вот уж воистину мастера!
Звучно щелкнули тетивы по кожаным нарукавникам.
С глухим стуком вонзились граненые наконечники.
Охнул Лекса. Застонал сквозь сжатые зубы.
Одна стрела пробила ему ладонь, пригвоздив руку к дубине. Вторая прошла у самой шеи и пришпилила ворот кептаря к стенке. Войцек сразу понял — то был не промах лучника, а просто предупреждение. Не рыпайся, мол, везде достану и что захочу, то и сделаю.
— Бросай саблю, пан, — с нажимом повторил урядник. — А то как бы мы не устали уговаривать.
На луках, только что выстреливших, вновь хищно целились стрелы. Да, выучки военной не занимать-стать.
Пан Войцек почти решился. Господь не выдаст, свинья не съест. Тем паче, кольчуга под жупаном добрая — двойного плетения. Не раз в бою выручала. Прямого удара бронебойной стрелы, конечно, не выдержит, но, если удастся вскользь пропустить, должна защитить. Сперва прыгнуть вправо, закрыться от двоих стрелков урядником, срубить его, а если удастся — и жорнищанского сотника, а там видно будет. Может, без командиров порубежники не захотят в бой ввязываться. Не очень-то много чести в таком бою заслужишь.
В этот миг на полутемной лестнице, ведущей на жилой этаж, появились пан Юржик и медикус Ендрек.
Не одни появились, а в компании того сухопарого, одетого в коричневый мятель и зеленый пелеус старика, что пришел с паном Рчайкой, и двух порубежников.
С первого взгляда стало ясно, что не своей волей в подобном обществе они оказались.
Руки Ендрека были заведены за спину и, судя по развороту плеч, туго скручены в локтях. Но это все безделки! Во рту студиозус держал деревянный чурбачок, закрепленный петлей через затылок.
