— В-видишь?
— Ну, вижу. Сидит, вроде, кто-то...
— Ото ж. Сидит. Б-б-бичкен это. Братишка мой м-младшой, — хмыкнул Меченый.
— Всадить в него бельт, а? — прищурился пан Юржик.
— Н-не надо. Пускай сидит. Он, похоже, один. В-видно, правда, служить хочет.
— Он нам нужен?
— Н-нет.
— Так я его...
— Н-не надо. Я один раз ему жизнь подарил. Что н-нашло? Не знаю. Только теперь дареное назад отбирать н-не хочу. Не хо-о-орошо это.
— А что ж с ним теперь делать, елкин дрын?
— Д-да ничего. Пускай едет. Н-н-надоест — сам отстанет. Вернется к своим.
Пан Бутля пожал плечами и махнул рукой. Все-таки Меченый не зря хлеб сотника ел. Небось, знает о людях поболее, нежели обычный шляхтич.
Но пан Войцек оказался неправ. Не угадал. Дни сменялись днями, а Бичкен не отставал. Ехал так, чтобы видеть их. Ночью разводил маленький костерок в двух-трех стрелищах. Неизвестно, чем питался, что пил худой, жилистый степняк. На что он рассчитывал, отправляясь в самую середку враждебных ему и его племени земель?
В конце концов, к нему привыкли. Даже внимание обращать перестали.
Хорошо сказал пан Шпара — пускай едет.
Когда за поворотом дороги появилось приземистое здание с многочисленными пристройками, крышу которого венчал шест в пучком соломы, Ендреку подумалось — сколько же шинков посетили они за время своего путешествия от Берестянки до Выгова, от Выгова до Искороста и вот теперь обратно? Больших и маленьких. С вычурными названиями и попросту безымянных. Опрятных и запущенных, как свинарники. А сколько шинкарей они перевидали? От мастеров сделать из ничего объедение, вроде Лексы, их нынешнего спутника, до неряхи и неумехи Щура, покойного хозяина «Свиной ножки».
Вспомнился Ендреку шинок «Грудастая Явдешка» в шумных, веселых Батятичах. Шинок, где он едва не погиб ни за грош на поединке с настоящим мастером клинка — паном Цецилем Вожиком. И погиб бы, не будь носатый пан Цециль в дымину пьян. Вспомнил и шинок, где хозяйничал раньше Лекса. Нападение рошиоров, страшную смерть пана Стадзика Клямки, гибель Хмыза, Даника, Самоси... В который раз студиозус дал себе зарок по возвращению в Выгов, в родительский дом, поставить самую большую, какую только можно, свечку в храме Святого Анджига Страстоприимца за упокой душ невольных спутников, погибших во имя прихоти сильных мира сего — пана Зджислава Куфара и преподобного Богумила Годзелки...
— Заедем? — подал голос пан Юржик. — От сухомятки уже брюхо свело, как у бродячего кобеля.
Пан Войцек вздохнул:
— М-можем заехать. Коней н-н-накормить. А на горелку и не рассчитывай, пан Юржик. Б-б-будем себя баловать — до Выгова денег не достанет.
— А что сразу — Юржик и горелка? — обиделся пан Бутля. — Что ж я — пьянь какая подзаборная?
— А кто третьего дня... того-этого... чуть слюной не изошел? — ухмыльнулся Лекса.
— Так за вас же и переживал! Перемерзли. Надо было чуток для сугреву!
— Се-е-егодня никто не перемерз, — отрезал Меченый. — Значит, без горелки обойдемся.
Пан Бутля вздохнул и умолк. Что ни говори, а выпить он любил. Хотя до такого безобразия, как в Берестянке, больше ни разу не опускался.
— Холодно... того-этого... — нарушил молчание бывший шинкарь. — Чтоб у нас в подзимнике так примораживало, не упомню... того-этого...
— Верно, — кивнул пан Войцек. — Это у н-н-нас в конце кастрычника снег ложится. К середке п-п-подзимника Луга становится.
— Вот и я... того-этого... боюсь, что Стрыпа замерзнет. Что начнут степняки творить? Подумать... того-этого... страшно.
Ендрек мысленно согласился. Уже сейчас, осенью, кочевники переправляются через широкую и полноводную реку. Переправляются без лодок и плотов, вплавь, невзирая на сильное течение. Ради удовлетворения жажды наживы не боятся даже нападать на укрепленные города, защищенные гарнизоном порубежной стражи. А замерзнет Стрыпа? Тогда хлынут потоком, сжигая села и застянки, убивая и шляхту, и простолюдинов. А там, быть может, и Хоров осадят. Правда, лет двести даже попыток подобных не было. Все-таки стены южной столицы ни в какое сравнение не идут с огорожей того же Жорнища, хотя и пониже да потоньше выговских будут. По любому, осадных машин ни аранки, ни гауты делать не обучены. Даже обычный таран смастерить для них трудная задача — ведь в степи дерева мало, а значит, и мастеров-плотников не найти. А без таранов, требушетов или хотя бы онагров Хоровской твердыни не осилить. На измор взять тоже не выйдет — в двадцать дней скорым маршем подмога из Выгова подоспеет. И тут студиозус похолодел и поправил себя, опять же мысленно, — подоспела бы! Раньше! Сейчас хоровчанам помощи ждать от Выгова не приходится. Не поддержат гусарскими хоругвями, не пришлют пеших арбалетчиков. Даже наоборот, посмеются еще. Мол, хотели своим умом жить, без нашего чуткого руководства — живите. Наслаждайтесь жизнью и ни в чем себе не отказывайте.
— Тихо что-то на постоялом-то дворе, — прервал размышления медикуса негромкий голос пана Бутли. — Не к добру...
— Т-ты себя со стороны видел, пан Юржик? — улыбнулся Меченый. Правда, улыбка вышла какой-то кривоватой. Будто зуб пану сотнику богорадовскому дурным ветром надуло.
— А что? — встрепенулся пан Бутля.
— Д-да ничего! Едут пять оборванцев, грязных, н-небритых, на заморенных конях. Зато при сабельках. К-кто ж не притаится?
— Эх! — тряхнул бородой Лекса. — Что за время нынче... того- этого... несуразное! Раньше так гостей не встречали. По-любому!
— Да неужто они лицо духовного звания не различают? — возмутился Лодзейко.
— Ага! — рассмеялся Юржик. — Лицо духовного звания! А может, ты убил какого пономаря и стянул с него скуфью да подрясник?
— Да что ж ты говоришь такое?! — Пономарь всплеснул ладонями. — Это ж инфамия какая! Как можно?..
— Т-тихо! — поднял руку с плетью пан Войцек. — Вижу я хозяев. Во-о-он они прячутся.
Он указал в сторону построек, до которых оставалось не более полета стрелы. Там за распахнутым ставнем мелькнул рукав темно-серого жупана. У ворот конюшни, за копной сена, тоже замечалось шевеление. Ендреку показалось, что он различил дугу самострела и чуть повыше сосредоточенное лицо. Это навевало грустные мысли. Если посадить двоих метких стрелков —
