Грозинецкий князь успел понять, что просчитался, полагая пана Далоня бессловесным и покорным исполнителем воли панов, возведших его на престол. Нет, Юстын имел во всем свое мнение, отстаивал его с твердостью, достойной лучшего применения. Часто представления короля и подскарбия о том, что лучше для королевства и лужичанского народа, не совпадали. Взять, к примеру, вопрос о войне с Малыми Прилужанами. Если бы не помощь великого гетмана, пана Твожимира Зурава...
Юстын плюхнулся в кресло. Склонился набок, налегая на подлокотник.
Маршалок вздохнул, расправил усы, откашлялся.
— Волею Господа нашего, начнем. Не против ли наш король?
Юстын милостиво улыбнулся, кивнул:
— Начинайте, панове!
— Тогда хочу спросить собравшихся здесь панов, — продолжал пан Адолик. — Кто-нибудь может назвать причину, согласно которой наше собрание не должно быть начато?
Заседатели молчали. Некоторые замотали головам. Нет, мол, не назовем.
— Значит, панове, — подытожил пан Адолик, — приступим. Все уже знают, должно быть, о прекращении смуты в Хоровском воеводстве. Не так ли?
Сенаторы молча закивали.
— Вот и славно. Его величеством назначен новый польный гетман взамен пана Адася Дэмбка. Это пан Аршениуш Падмурак, рьяный сторонник «Золотого Пардуса»...
— Рьяный, да не очень, — пробурчал в усы пан Пятур Цераш. — Скорнягу под стражу не взял...
Шэрань пропустил замечание мечника мимо ушей. В конце концов, он-то точно знал, что Юстын одобрил мягкость пана Аршениуша. Разрешил смещенного гетмана отпустить с миром, не преследовать.
— Теперь в Хорове спешно наводится порядок, восстанавливаются брошенные крепости вдоль Стрыпы. Войска порубежной стражи готовятся дать отпор кочевникам, буде те вознамерятся терзать набегами пределы нашего королевства. Теперь я хотел бы уделить толику внимания торговле с Угорьем, Заречьем, а также необходимости снизить пошлины на поставку железной крицы в Султанат...
Пан Адолик монотонно забубнил, то и дело сверяясь с мятыми пергаментными листками.
Зьмитрок нахмурился.
«Он что, боится сказать те слова, ради которых, в сущности, и затевалось нынешнее заседание Сената? Струсил? Пошел на попятный? Тогда он должен знать, что Зьмитрок Грозинецкий предателей не жалует. Любая попытка выйти из игры чревата...»
Подскарбий вцепился тонкими пальцами в золотую цепь, висевшую у него на шее. Еще немного, и фигурные звенья лопнут, рассыпаясь по толстому, ворсистому ковру.
Маршалок, казалось, уловил ярость князя Грозинецкого.
Сбился на полуслове, осекся, сглотнул, потер неожиданно взмокший лоб.
— Ох, прошу простить меня, панове, отвлекся. — Пан Адолик умел быстро брать себя в руки. — Столько событий, столько событий... — Он улыбнулся виновато, развел руками. — Едва не забыл, зачем мы сегодня собрались...
— Ну-ну... — проскрипел Ярема Вовк.
— Эх, пан войский, пан войский, — покачал головой пан Шэрань. — Не запряг еще, а «нукаешь»...
Несколько князей из тех, что победнее, захохотали.
— Надо будет — запрягу, — пан Вовк за словом в карман не лез никогда. Он скрестил руки на груди и насупился, как сыч, словно намереваясь сказать — ну, и о чем ты там собирался речь вести?
— Не буду разжигать любопытство панов-сенаторов, — не замедлил с пояснениями пан Шэрань. — Но и речь держать мне не вполне к лицу, как председательствующему. Не так ли, панове? А посему предоставляю слово пану каштеляну, князю Ломышанскому. Прошу, пан Иахим...
Крепкий, как засоленный в дубовой бочке огурец, пан каштелян поднялся откашлялся, разгладил русую бороду.
— Ясновельможное панство, святые отцы, твое королевское величество! Держава наша терзаема многими бедами и горестями, врагами внутренними и внешними, кои стремятся величие Прилужанской короны низвести до порожнего места. Часто в прошлом им это едва не удавалось. Если бы не подлинный героизм шляхты лужичанской... В войнах с внешними врагами, во внутренних сварах теряем мы зачастую лучших сынов Отечества. А потом вынуждены считаться с мнением недобрых соседей. Почему так случается? Разве не богаче наши леса, поля и нивы, чем в Зейцльберге, Руттердахе или Угорье с Заречьем? Богаче! А разве наши кмети не такие старательные и трудолюбивые? Или, может, наши шляхтичи позабыли с какого конца за саблю берутся? Или в земле Прилужан нет железных, медных, серебряных руд, горючего камня, белого мрамора и красного гранита? Нет, нет и еще раз нет! Всем мы взяли, всем удалы, всем богаты. Так почему же живем зачастую беднее соседей, у которых и земли скуднее, и народу живет меньше, и доблести, подобной нашей, отродясь не наблюдалось? Почему? Не потому ли, что держимся за старое? Цепляемся за обычаи, введенные еще при короле Гарашке Струковиче. И тем гордимся. Ах, какие мы почтительные к памяти отцов и дедов! Ах, как блюдем заветы старины седой! Ай да мы, ай да молодцы! А тем временем соседи ночами не спят, все новинки выдумывают... Не напомнить ли вам, панове, какой разгром учинили зейцльбержцы в двести шестнадцатом году? Как косили наши хоругви бельтами арбалетными? Король Вензлав мог тогда если не короны лишиться, то уж, по крайней мере, всех земель севернее Елуча. А почему? Не вняли донесениям верных людей, не захотели злата-серебра отсыпать мастеровым-выдумщикам, чтоб чудную новинку в Выгов доставить, на кусочки разобрать и своих ремесленников научить... Если бы не мужи многомудрые, в Сенате в те годы заседающие, кои сумели через собственную гордость перешагнуть и об самомнение ноги вытереть, пропали бы Великие Прилужаны... Так вот и теперь жизнь нам показывает примеры и обычаи, которые мы должны... Да что там должны! Обязаны от соседей перенимать...
Пан Иахим говорил долго. Красноречиво и убедительно. Доказывал, да не на пустом месте, а аргуменциями наиубедительнейшими, что выборы короля в Прилужанах суть обычай глупый и бесполезный, доставшийся в тяжкое наследие от седой древности, изживший себя уж годков двести тому назад, не меньше. Ведь как поступают в просвещенных княжествах севера? Великий герцог Зейцльберга наследника заранее готовит, приучает его исподволь к управлению государством. То же самое в Угорье и Заречье. Ладно, в Руттердахе все по-другому происходит — власть в княжестве принадлежит Совету князей. Двенадцать самых влиятельных и богатых вельмож, включая архиепископа Руттердахского, заседают в городской ратуше. Но так каждый-то из них не избирается, а передает кресло по наследству (кроме архиепископа, само собой — против обетов черного духовенства не попрешь). Вот в чем все дело!
Паны сенаторы молча слушали. Никто не пытался перебить оратора, заставить замолчать... Зьмитрок счел это хорошим знаком. Или все заранее согласны с мнением, которое выражает пан Иахим, считая его королевским, а значит, единственно правильным, либо просто боятся. Бояться — это тоже обычай Прилужанского королевства, освященный вековыми традициями. Очень выгодная и удобная традиция. Удобная тому, кто боится, а выгодная тому, кого боятся. Князь Грозинецкий предпочитал, чтобы страшились его. Всегда.
Кажимеж Чарный наклонился вперед и шепнул что-то на ухо пану конюшию. Ян Кушель сдвинул шапку на брови, почесал затылок и несколько раз кивнул в ответ. Тихонько,
