После того как телегу разгрузили, Пархим выпряг коня и прицепил постромки упряжи его к задней оси. Годимиру, по причине слабости и головокружения, поручили понукать Гнедка, а горшечник со шпильманом взялись за оглобли.
Взялись, примерялись, уперлись.
Рыцарь свистнул, дернул вожжами…
Повозка покатилась.
И выскочила на дорогу.
На радостях Олешек подпрыгнул и взмахнул кулаком над головой, издав крик, похожий на боевой клич рыцарей из Крейцберга, широко известных отчаянностью в сражении и бесконечной набожностью в мирной жизни, а Пархим выкрутил замысловатое танцевальное коленце, ловко подбросил в воздух кнут и снова поймал его.
Назад товар грузили с шутками, прибаутками и настолько впопыхах, что грохнули еще три горшка. Красивых, с выдавленным по ободу узором.
— Леший с ними! Новых налеплю, — махнул рукой горшечник. — Успеть бы до сумерек к заставе!
Годимир не стал выяснять причину, по которой заречанин так торопится выбраться из лесу до наступления темноты, но решил услышанное намотать на ус.
Конь весело рысил на юг, туда, где через пять-шесть верст дорога должна упереться в реку.
Река Щара неширокая, но весьма глубокая, и вода в ней, говорили, отменно холодная. А что поделать? С гор стекает, с ледников. А вода талая завсегда студеная.
А вот за Щарой лежат уже владения Доброжира. Почему-то рыцарь представлял его высоким широкоплечим воином с проседью в черной бороде, в латных перчатках, начищенных до зеркального блеска, и золотой короне с изумрудами. Доброжир еще помнит о законах чести, о справедливости и умеет ценить рыцарскую доблесть, раз решил турнир устроить. Его можно попросить честного судейства в споре с Желеславом. А уж потом…
— Скажи-ка, Пархим… — Годимир чуть-чуть подвинулся, устраиваясь поудобнее — уж очень давил в бок край широкой миски. — Скажи-ка мне: нечисть, чудовища всякие в ваших краях встречаются?
— Эх, пан рыцарь! — тряхнул головой горшечник. — Чего ж им не встречаться? Они ж везде имеются. Случается, русалки с водяницами ночного прохожего защекотят. Годков пять тому одну бабу ободрали. Телешом в село прибежала…
— Водяницы, что ли? — заинтересовался Олешек.
— А то кто ж, сладкая бузина?
— Вот так шутка! То-то наши, мариенбержские, их не любят!
— Кого?
— Так водяниц же!
Горшечник засмеялся:
— Ты, видать, с ними не встречался ни разу?
— Нет, а что?
— Встретишься — узнаешь!
— Ты погоди, — прервал их рыцарь. — Еще какие чудища у вас обитают?
— Ну-у… — задумался Пархим.
— Да ты все вспоминай, что слышал. Может, кмети пьяные по корчмам трепались, или королевская стража чего рассказывала.
— Да что вспоминать? Особо и нечего… Ну, волколаки… Волки, медведи, тебя, пан рыцарь, вряд ли интересуют?
— С волками пускай охотники воюют, — улыбнулся Годимир. — Ты мне про нечисть толкуй, про нечисть…
— Про нечисть? Ну, слышал я, в соседнем королевстве кмети вомпера отловили. Били долго, потом в колодец скинули…
— Это которого вомпера? Который кровь сосет? — встрял шпильман. — Знаешь, баллада есть старинная про него. Шелест черного крыла, блеск клыков ночной порою…
— Какую такую кровь? — искренне удивился заречанин. — Всем известно — вомперы девок портят и баб совращают. Во!
— Ерунда! — возмутился шпильман. — Это не вомперы! Это инкубы!
— Какие такие… тьфу, сладкая бузина! Слово-то какое придумал! Не выговорить!
— Обычное слово! Это ж у нас всякий знает: суккуб к мужчинам ночью приходит, а инкуб — к женщинам. В особенности монахов и монашек они любят. Чтоб, значится, навредить людям Господа, сбить с пути праведного… А вы тут что в Заречье, совсем темные?
— Хе! — крякнул Пархим. — Мы посветлее многих будем! Сидел бы в своем Мариенберге и за Пологие горы носа не казал!
— А ну тихо! Оба! — прикрикнул на них Годимир. — Ишь, развоевались. Инкуба, то бишь вомпера, в каком королевстве видели? У Доброжира?
— Не-а! Дальше. Севернее. Там король Кремень Беспалый, вроде как. А Беспалый он потому, что…
— После про короля Кременя, после. Ты мне вот что скажи. У Доброжира в королевстве дракон водится?
— Дракон?
— Ну да.
— Это такой гад летучий с хвостом и крыльями?
— Во дает! — хохотнул Олешек. — Был бы он летучим без крыльев?
— Тихо! Не перебивай! — остановил его Годимир. — Ну, так что, Пархим? Есть дракон? Что люди говорят?
— Есть! — после некоторого раздумья уверенно кивнул горшечник. — Точно есть! Говорят, к бабе одной прилетал. Мужик-то ее пошел в лес борти проверять, а к ней змеюка летучая — шасть под бок…
— Тьфу на вас! — вновь не выдержал шпильман. — Вы тут в Заречье про другое говорить можете?
— Про что — про другое?
— Ну не про то, как кто-то к чужой жене под бок прыгнул?
— Тю… — насупился заречанин. — Я за что купил, за то и продаю, сладкая бузина. Что болтали лесорубы, то я и рассказал вам. Говорят, баба позеленела вся. Верный признак, что со змеей снюхалась.
— Ну, вряд ли это дракон… — разочарованно произнес Годимир.
— А еще я слыхал, видели всяких тварей летучих. И лесники, и бортники, и охотники… Но только не у Доброжира, а южнее, ближе к горам.
— Южнее?
— А то? Южнее там же ничьи земли пошли. Леса дремучие, чащобы непролазные… Люди там не селятся. Ну, надолго не селятся. Одно время, сладкая бузина, кмети норовили туда сбегать от панов, а потом как отрубило…
— Погоди-погоди. Что значит — «отрубило»?
— Да то и значит, сладкая бузина. Заимку срубят. Раз на ярмарку с пушниной выедут… Ну, или там с медом. А после пропадают. Один беглый выбрался, так сказывал, мол, камни самоцветные в отрогах попадаются. Бывало дерево ветром выворотит, так прямо под корнями, сладкая бузина, и блестят родимые. Только кто ему поверит? Он пока по лесу пробирался, совсем умом тронулся. С голодухи видать…
