оскал.
— Это еще почему?
— Да потому, что я не тебе помогать пришел.
— А кому?
— Шпильману.
— Ну… — Годимир задумался. Подмывало послать подальше разбойничка, но внезапно пробудившаяся слабая надежда — а вдруг получится? — не позволяла. — Точно?
— Точнее не бывает. Какого лешего я брехать должен? С какой такой радости?
— Ну…
— Да ты не «нукай», пан рыцарь, не запряг поди. И в Ошмяны я не за вами пришел.
— А за кем?
— А за Сыдором из Гражды. Поди, слыхал про такого?
— Так ты же сам говорил про него в корчме…
— Говорил, — Ярош кивнул. — Только не все. — Он соскочил с сундука, потянулся. Скривился. — Удавлю, когда поймаю.
— Если поймаешь.
— Поймаю, уж не сомневайся…
Годимир прошел в комнату, осторожно поставил цистру в угол. Уселся на сундук.
— За Сыдором, значит, гоняешься…
— За ним. — Бирюк не заставил себя уговаривать — вспрыгнул на сундук Олешека. Поддернул черный балахон так, что показались пропыленные сапоги и заправленные в них порты.
— Вона оно как… — Рыцарь расправил усы и вдруг спросил, будто только что вспомнив: — А какой он из себя?
— Сыдор-то?
— Ну, Сыдор. Кто ж еще?
— Молодой. Года двадцать два ему… Хотя я не считал — очень надо. Русый. Бородку стрижет на благородный манер. Он, понимаешь ли, пан рыцарь, на каждом углу свистит, что, дескать, из бастардов. Прямо не говорит, но намеки всяческие стоит, что де возможно и королевской крови…
— Ну, так в Заречье это не трудно.
— Верно говоришь. Королей у нас — как грязи. Лучше бы грязи больше было.
Годимир хмыкнул. Наглец, каких поискать. Но смельчак. И лицо честное, хоть и разбойник. Вот и думай после этого, пан странствующий рыцарь, с кем тебе больше дружбу водить хочется? С равными тебе, но спесивыми без меры, вроде пана Стойгнева или того же королевича Иржи, или с лесными молодцами, от которых, по крайней мере, знаешь, чего ждать? Все равно для острастки словинец буркнул:
— Ты болтай, да меру знай. Что еще про Сыдора расскажешь?
— Да что про него рассказать? На морду, так у нас таких из десяти — десяток. Но сволочь, каких поискать.
— Эк ты его не любишь! — Годимир скинул левый сапог. Почесал пятку.
— А не за что мне его любить. Как думаешь, пан рыцарь, кто меня Желеславу сдал?
— Да неужто?
— Вот именно. Как есть сдал. С потрохами. Тепленького взяли, с перепою.
— Как же так? Я-то думал…
— Что думал? Что лесные молодцы друг дружке братья?
— Ну, не то, чтобы братья…
— Глупости! У нас грызня такая идет… Почище чем у комтуров, когда великий магистр копыта отбрасывает. Сыдор мне сразу не по нутру пришелся. И откуда только заявился на мою голову! Тут ведь раньше моя хэвра ходила… Не великая, но полдюжины молодцев всегда имелось под рукой… Может, я сам виноват, только своим парням сильно уж разгуляться не давал. Зачем купца резать, ежели с него плату за проезд по моей земле взять можно? А Сыдор удержу не знает. И обобрать ему все равно кого. И еще. Любит убивать. Просто так. Для развлечения, чтобы удаль молодецкую показать. — Ярош едва не виновато развел руками. — Вот мои ребята к нему и переметнулись. Он и меня звал. Сперва добром, честь по чести приглашал. По его чести, само собой. Ну, я ему и растолковал — где я его приглашение видал и куда он его засунуть может. Предложил в драке решить, кто водить хэвру будет.
— Поединок — это правильно. Это по-рыцар… — ляпнул Годимир и прикусил язык. Еще не хватало! Сравнивать лесных молодцев с рыцарями! Позор и оскорбление всему рыцарскому сословию.
Его заминка, конечно, не укрылась от Бирюка, но разбойник даже виду не подал. Продолжал, как ни в чем не бывало:
— Только он честной драки забоялся. А вскорости и повязали меня… Эх, говорила мать-старушка — не пей сынок, пропадешь. Вот. Едва не пропал. Кабы не ты, пан рыцарь, со шпильманом… — Ярош опять показал выбитый зуб. — Вот такая вот сладкая бузина выходит.
— Что? — дернулся Годимир.
— Что «что»? — не понял разбойник.
— Ты сказал — сладкая бузина.
— Так и что с того? Сказал и сказал. Присловье у Сыдора есть такое.
— И Пархим говорил…
— Какой такой Пархим? Я ж вам ясно сказал еще в корчме — убили Пархима-горшечника.
— Ну, не Пархим, значит. А тот, кто себя за него выдавал. На чьей телеге мы к Щаре подъехали.
— А ну, а ну… — Ярош подался вперед, как боевой конь, заслышавший сигнал к атаке. — Какой он из себя будет?
— Да какой? Молодой. В кучме да в киптаре, как простой кметь. Борода русая, подстриженная… Вот те раз! — Годимир хлопнул себя по лбу. — Так это же…
— Точно, пан рыцарь! — подтвердил его предположение Бирюк. — Сыдор и есть. Вот сука! Еще кучмищу напялил. Он, гнида, любит переодеваться.
— Он у переправы нас бросил с телегой. А сам ушел. На коне, пожалуй. Коня не оставил.
— Сыдор — он хитрющий, как сто лисов в кучу сведенных. Радуйся, что не прирезал сонного.
— Ну, так что меня резать? Гол как сокол. Всего-то добра — баклажка с водой. Желеслав постарался…
— Да знаю, знаю. Слыхал твою историю. Нынче в обед все стражники болтали почем зря…
— А Олешек видел Пархима… Тьфу ты! Сыдора он видел.
— Где?
— Ну, откуда же я знаю? Где-то тут, в замке…
Ярош сжал кулаки. В его глазах появился опасный блеск.
— Все, пан рыцарь. Решено. Как стемнеет, идем музыканта выручать.
Годимир задумался. За свою не слишком-то долгую жизнь он почти не
