встречал людей, которые совершали бы благие поступки бескорыстно. Даже странствующие рыцари охотились на чудовищ, уничтожали разбойничьи хэвры, провозглашали справедливость не за просто так, а за почет, уважение, определенные привилегии, недоступные прочей рыцарской братии, за восторг и поклонение прекрасных панн. Святоши, навроде иконоборцев, умерщвляли плоть постом, холодом, молитвами и бесполезной, зато тяжелой работой тоже за уважение и благоговение мирян, да, в конце концов, за свободный вход в Королевство Господе в недалеком будущем. И это можно понять. Так уж человек устроен — всегда ищет выгоду, хоть и норовит прикрываться веточкой смирения и бескорыстия. Зачем Ярошу вызволять Олешека? Неужели просто долг отдать хочет за перерубленную цепь на колодке? А больше ничего не потребует? Чего-нибудь эдакого, несовместимого с рыцарской честью? А пусть попробует! В конце концов он, Годимир, не Сыдор. От честной драки бегать не будет. Ничего сказать нельзя, с колом Бирюк здорово управляется, ну, так и он с двенадцати лет мечом махать учился. Еще поглядим кто кого…
— Зачем это тебе? — спросил рыцарь напрямую.
— Что?
— Зачем помогаешь нам?
Ярош пожал плечами:
— А не знаю! Могу я что-то делать просто так, потому что хочется?
— Ну…
— Я — человек вольный. Не кметь, не стражник, не монах. Что хочу, то ворочу. Да и задолжал я вам. Тебе и шпильману. Подумай, что было бы, если бы Сыдор раньше вас проехал? А я — в колодке…
Годимир не ответил. Он думал уже о другом:
— Слушай, Ярош, но ведь если Олешек согласится убежать, значит признает тем самым, что лазутчик загорский? Ведь если не виновен…
— Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Сразу видно благородного паныча. Свобода есть свобода. И правоту свою лучше доказывать не в застенке сидя, а на вольной волюшке. Когда-нибудь ты это поймешь.
— Да чего там доказывать? Если сбежал, значит виновен. Был бы я судьей…
— Вот и хорошо, что ты не судья. Давай так, пан рыцарь Годимир, дверь ему откроем, а там пускай сам решает — бежать или в подземелье оставаться, справедливости королевской дожидаючись. Согласен?
— Ладно! — словинец махнул рукой. — Будь что будет! Согласен!
Ярош обрадованно оскалился, мелькнула чернота щербины:
— Тогда и отдохнуть не помешает. Я, пан рыцарь, как волк: когда травят, бегаю, а когда отстанут, отсыпаюсь. — Он одним движением улегся на бок, трогательно подсунув кулак под бородатую щеку. — Сыграл бы чего-нибудь, пан рыцарь, если спать не хочешь.
Годимир яростно замотал головой:
— Не-а! Не умею. Не моя цистра. Его.
— Шпильмана, что ли?
— Ну да.
— А! Я-то думал, благородные панычи всю музыку превзошли. И цистры, и басотли… А выходит, нет.
Он зевнул и закрыл глаза.
Заснул или притворяется — не поймешь. Да и есть ли нужда понимать?
Годимир скинул второй сапог. Ведь и правда, лучше отдохнуть сейчас — не ровен час полночи бегать придется. Он с трудом представлял, как именно Ярош собирается освобождать Олешека. Стражу рубить? Если так, то он в подобном бесчинстве точно не помощник. А если…
За этими рассуждениями его и сморил сон.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КУТЕРЬМА
— Просыпайся, пан рыцарь…
Годимир открыл глаза. Ярош легонько тряс его за плечо.
— Силен ты дрыхнуть!
Словинец потянулся, с наслаждением хрустнув суставами:
— Что, пора?
— Да вроде угомонились уже. Пошли.
Разбойник накинул на голову капюшон, спрятал кулаки в рукава — пусть кто-то скажет, дескать, не иконоборец.
— Ты где хоть рясу взял? — потянувшись за мечом, подозрительно спросил рыцарь. Не хватало еще замараться сообщничеством с убийцей святого человека.
— А ты как думаешь, пан рыцарь? — Ярош оскалился, чиркнул ногтем большого пальца поперек кадыка. И вдруг засмеялся тихонечко. — Да шучу я, шучу. Спер я балахон. И не у тех святош, что с тобой у Андруха карасиков мусолили. Давно еще спер. Вот. Пригодился.
Годимир кивнул, поверив сразу. Грубый и нагловатый Бирюк почему-то располагал к доверию. Может быть, потому, что не лукавил? Резал правду в глаза, а не выискивал обходные пути.
— Ты меч оставил бы, пан рыцарь… — без излишней настойчивости, но твердо проговорил разбойник. — Не ровен час встретишь знакомого какого или там стражника, тяжело объяснять, с каких таких делов ты к ветру вооруженным ходишь.
Поразмыслив, Годимир и тут не мог не согласиться. Видно, Ярош уже все продумал. Может, и не спал вовсе, а прикидывал, как получше устроить освобождение Олешека.
Никого не встретив, они вышли на крыльцо боковой башни. Слева нависала громада донжона — единственного каменного строения в замке Доброжира.
Смерклось окончательно. Но летняя ночь светла. Россыпь звезд, пролегающий посреди неба Путь Молочника. Цепляясь масляным брюхом за зубцы, ползла вдоль замковой стены почти полная луна.
Ярош сделал знак рукой — подожди, мол, не спеши. Прислушался.
Из караулки у ворот послышался смех. Резкий окрик. Похоже, кто-то из стражников вовремя не поддался и нехотя обыграл в кости десятника. Начальники таких просчетов не прощают. И чем меньше начальник, тем дольше зло держит.
Годимир хотел было идти дальше, но Ярош вновь придержал его.
По гребню стены шагал воин Доброжира. Шагал, следует сказать, беспечно, глядел больше под ноги, чем по сторонам, а гизарму и вовсе нес на плече, как кметь лопату. Да из кметей, скорее всего, в стражу и выбился. Охранник миновал надвратную башню, оглянулся назад — не смотрит ли кто, — и, прислонив гизарму к стене, полез под суркотту. Ночную тишину огласило веселое журчание. С высоты полутора сажен отливать — не шутка. Какой-то остряк даже зарифмовал:
Стражник облегчился, завязал гашник штанов, зевнул с подвыванием.
Проследив за ним взглядом, Годимир шепнул разбойнику на ухо:
