погладил пальцем кошель, привешенный к поясу сбоку.
— Тот ли это союзник, про которого я подумал? — Рыцарь встал, одернул выглядывающий из-под кольчуги жак.
— А вот сейчас проверим. — Аделия тоже поднялась, расправила складки платья. — Об одних ли мы людях думаем? Пойдешь со мной, пан Годимир. Я сейчас письмо напишу, а как закончу — тебе сразу в дорогу.
Пан Криштоф и пан Божидар тоже вышли из-за стола.
— А к вам, панове, просьба. Не сочтите за труд. Отдайте распоряжения о похоронах. Хорошо бы успеть до прихода загорцев.
Рыцари поклонились, всем видом показывая, что любая прихоть королевы для них — священный приказ.
Выходя из залы следом за Аделией, Годимир чувствовал затылком их взгляды. И даже, кажется, различал их. Пан Черный Качур смотрел с уважением, как если бы открыл в давно знакомом человеке какой-то новый, необычный талант, а Божидар буравил спину странной смесью зависти и ненависти. Вот его нужно опасаться. В таком душевном состоянии человек на любую гадость способен, даже если он рыцарские шпоры и суркотту с гербом носит.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
РЫЦАРЬ-ПИСЬМОНОША
Годимир остановил коня на вершине очередного холма. Редкая буковая роща давала довольно тени, но в то же время позволяла оглядеться и прикинуть дальнейший путь.
К середине четвертого дня пути игреневый начал сдавать. Нет, благородное животное не пыталось перейти на шаг, как только давление шенкеля ослабевало. Конь служил честно и беззаветно. Не всякий человек на такое способен. Будет бежать, пока не свалится и не отбросит копыта. Вот этого как раз не хотелось бы. Ну, во-первых, оказаться пешим в предгорьях Запретных гор, где до ближайшего жилья и верхом-то самое малое сутки добираться, радость сомнительная. А во-вторых, Годимир успел привязаться к коню. Между ними установилось что-то вроде молчаливой мужской дружбы. Игреневый, похоже, был из скакунов, что все понимают, только сказать хозяину ничего не могут. А потому он не просил пощады и не пытался лукавить, облегчая себе жизнь. Просто ребра все больше и больше прорисовывались под некогда блестящей шерстью, все ниже и ниже опускалась чеканная голова даже на легкой рыси, все длиннее и длиннее требовались переходы шагом, чтобы хриплое дыхание выровнялось и успокоилось.
Рыцарь похлопал коня по шее.
— Держись, дружок, держись. Скоро отдохнем.
Сам он в это верил мало. Как показала жизнь, этим летом отдыхать ему вообще не приходится.
Выехав из Ошмян, Годимир сперва ехал знакомым путем. Одно поприще до Подворья. Село богатое, ничего не скажешь, — полсотни дворов, овины, широкие лоскуты огородов за околицей, возвращающееся к вечерней дойке стадо с тремя пастухами и целым десятком подпасков. На въезде даже корчма имеется, а из разговоров коротавших время за кружкой пива селян словинец понял, что верстах в полутора, на берегу реки Птичьей, зажиточный мужик отстроил водяную мельницу, да платил сухомельщину[41] не местному пану, чье имя и герб так и остались для драконоборца загадкой, а самому королю, в Ошмяны. К услугам мельника часто прибегали, но его самого не любили. Лаяли чародеем и черствой душой. Видно, кому-то в долг не дал. Или дал не так охотно, как на то рассчитывали.
Переночевав в Подворье, рыцарь отправился через балку, до знакомого брода через Птичью. Не так давно, кажется дней десять назад или чуть больше, они проезжали тут с Ярошем Бирюком. А пару дней тому возвращались той же дорогой с Аделией и Велиной. Только теперь, вместо того, чтобы забрать влево и через двое суток попасть в Гнилушки, от одного воспоминания о которых начинали зудеть кулаки, Годимир повернул направо, держась так, чтобы рассветное солнце согревало в затылок, а полуденное — пекло в левую щеку.
Так он ехал почти два поприща без дорог, преодолел без всякого брода речку Ивотку — бурную из-за близости гор, скачущую между скользкими валунами, зато не широкую, добрался до приметного знака — расколотого пополам молнией столетнего дуба. Там он снова заночевал пораньше, давая роздых умаявшемуся коню, а с рассветом поехал прямо на юг — к вздымающимся на границе земли и неба Запретным горам.
Передвигаться стало гораздо тяжелее. Земля то вспучивалась холмами — высокими, с каменистыми, обрывистыми склонами, то разверзалась глубокими узкими лощинами, на дно которых, казалось, солнце не заглядывает даже в середине липня. Однажды им с игреневым пришлось пересечь длинный, узкий язык оползня. Полоса шириной два десятка шагов состояла из больших и малых камней, угловатых и округлых, унылых серовато-бурых и поблескивающих гранями сколотых кристаллов. Исполинская сила, стащившая их со склонов гор, не поддавалась человеческому разуму. Не иначе, неведомый промысел Господний, а быть может, предзнаменования грядущей расплаты за неверие и грехи… Как бы там ни было, а преодолевать оползень пришлось спешившись и ведя коня в поводу, и каким чудом жеребец не побил ноги, не покалечился, ведомо опять же только Господу.
Зато каменная полоса тоже была приметным знаком, о котором говорила Аделия. Теперь следовало отыскать холм с раздвоенной вершиной, северный склон которого оплыл, обнажив серовато-красную скалу, напоминающую гигантский сжатый кулак. Вот под этим Кулаком, подальше от людских глаз, и устроила хэвра Сыдора логово. Срубили коновязь. Надежную, с навесом от дождя и солнца. Вырыли землянки, укрепив их стены и потолок бревнами на манер рудокопов, спасающих свои штольни и рассечки от обрушения. Чуть в отдалении построили лабазы, где хранили запасы харчей.
Передав письмо ее величества Сыдору, Годимир мог считать исполненным не только королевское поручение, но и обещание, данное самому главарю хэвры.
Так сказала Аделия, выкладывая на резную деревянную конторку лист пергамента, чернильницу и очиненное загодя перо. Рыцарь в это время рассматривал простое и суровое убранство спальни Доброжира. Новая правительница Ошмян не мешкала с вступлением в права наследования. Мол, раз батюшка умер, чего же комнате пустовать?
Королева макнула перо в чернильницу, высунув от усердия кончик языка меж алых губ, написала первое слово. Задумалась.
Распространявшийся в воздухе запах чернил, который даже самый равнодушный к благовониям человек ароматом не назвал бы, свидетельствовал как раз об их высоком качестве. Это тебе не простая сажа, разведенная водой. Добавленный в состав смеси отвар из рыбьей чешуи, или по-другому — рыбий клей, придавал чернилам долговечности и стойкости. Хоть под дождь попади, а письмо не испортится.
— Твое величество… — несмело проговорил словинец.
— Это на людях я величество, — обернулась королева, строго погрозила гусиным пером. — А наедине по-прежнему Аделия. Запомни, пожалуйста.
— Хорошо. Я запомню, — повеселел молодой человек, не знавший, что и думать о своей судьбе после внезапной смерти короля и мгновенном превращении озорной королевны в величественную правительницу. Теперь надежды затрепетали в его груди с новой силой. — Скажи, панна Аделия…
— Просто Аделия.
— Ну, хорошо. Аделия, а что за весточку ты должна была передать Божидару от Сыдора? Если не секрет, конечно.
— Не секрет. Что ж тут секретного? Видал, он колечко-печатку в пальцах вертел. И так посмотрит, и эдак дотронется. Видно, дорогая память.
