Бусый Волк

старались пробудить к жизни. Лелеять своё горе за всеми делами было попросту некогда.

С Осокой дело было всё ещё очень худо. Да, она покорно пила горькие настои, приготовленные Соболем, отвечала, когда спрашивали, иногда даже силилась улыбнуться. Но если её не тормошили, застывала на месте, смотрела куда-то неподвижным безжизненным взором, который Соболю очень не нравился, но поделать с этим он ничего не мог. Вот и сейчас она бездельно разглядывала узоры, что выплетал над нею волнистый колыхавшийся дым.

Соболь, впрочем, подошёл не к ней. Его занимал Бусый.

Мальчишка спал скверно. Соболь это сразу почувствовал. Он подошёл к Бусому и сел так, чтобы касаться бедром его бока. Бусый тяжело вздохнул сквозь сон, шевельнулся, придвинулся ближе, ни дать ни взять в поисках тепла и защиты. Соболь приподнял раскрытую ладонь над его лбом, поводил ею и замер, к чему-то внимательно прислушиваясь.

Бусому снился пригожий солнечный день в осеннем незнакомом лесу. Просторная поляна была удивительно хороша. Густые ели, золотые берёзки, пламенеющие кострами рябины, украшенные тяжёлыми – к лютой зиме – гроздьями спелых ягод… Весь день любуйся, не надоест. Белые пушистые облака в высокой прозрачной синеве… Солнце, льющее на поляну ласковое прощальное тепло…

Но посреди этой красоты затевалось что-то недоброе. Чистый осенний воздух был весь пронизан липкими нитями паутины. Невидимой, но от этого ничуть не менее вещественной и опасной. На поляне было много незнакомых людей, и никто из них не замечал, что опутан клейкой слизью по рукам и ногам. Непонятно было, откуда тянулись эти нити, казалось, они ползли со всех сторон, переплетаясь и сливаясь между собой.

А на середине поляны, в самой гуще паутины стоял… Колояр! Черты его лица почему-то расплывались, Бусый никак не мог как следует их рассмотреть, но это был, без сомнения, Колояр. Живой и здоровый. Как прежде полный буйной, играющей силы. Он стоял на зачем-то растянутом полотне, стоял обнажённый по пояс и весело поигрывал широкими плечами, отчего под чистой кожей перекатывались клубки мышц. И никто не выдирал у него из груди сердце. Удар когтистой пятерни оборотня лишь оставил длинные рубцы, давно зажившие, наискось протянувшиеся от левой ключицы к правому подреберью.

Молодой богатырь снова собирался с кем-то сражаться, и во сне Бусый отчётливо знал, что этого ни в коем случае нельзя было допустить, Бусый должен был крикнуть, предупредить…

Сделать то, чего не сделал когда-то прежде, отчего всё едва не кончилось горем…

Но предупредить друга мальчишке снова не удавалось, из горла вместо громкого крика рвался лишь стон, да и тот почти беззвучный, и на него никто не оборачивался. А беда надвигалась, и Бусый не мог её отвести…

Колояр улыбался, с нарочитой ленцой поводил литыми плечами, пританцовывал, пьяновато выламывался, неспешно шёл навстречу противнику. Готовился совершить уже вовсе непоправимое…

От нестерпимого ощущения бессилия у Бусого из-под плотно сомкнутых век потекли слёзы. Соболь вновь осторожно погладил мальчишку по голове, намереваясь вытащить из дурного сна. Сон послушно померк, видение расплылось, распалось на цветные беспорядочные пятна, за которыми солнечной поляны и происходившего на ней было уже не разглядеть. Однако Бусый застонал, упрямо замотал головой, пытаясь стряхнуть руку, вернуться обратно в ещё не ушедший окончательно сон. Старый воин, поколебавшись, убрал ладонь с его лба и прислушался.

Бусому удалось увидеть Колояра, уже раненного, со сломанной рукой. Он, впрочем, не сдавался и не отступал, не таков был Колояр, чтобы перед кем-нибудь отступать. Его противника мальчик видел когда-то в своих снах… или не в снах? – в общем, где-то, когда-то, подробно вспомнить не удавалось, да Бусый и не очень старался, ибо это не имело значения. Бусый даже не пробовал рассмотреть и понять, кто этот человек. Он знал одно: Колояру ни в коем случае нельзя было с ним сражаться. И не только потому нельзя, что Колояр был уже покалечен, а его противник – по-прежнему невредим. Имелась и ещё какая-то, куда более значимая причина.

Вот взгляд Колояра словно заледенел, обратился в летящие паутины… Они метнулись к противнику, слипаясь в один гнойно-кровавый сгусток. Бусый понял, что сейчас Колояр ударит.

«Не-е-е-е-ет…» – беззвучно закричал мальчишка, пытаясь криком своим остановить друга, воздвигнуть перед ним невидимую преграду, уберечь, оградить от беды…

Левая рука Колояра легко проткнула не успевшую затвердеть прозрачную стену, кулак полетел вперёд…

* * *

Соболь решительно разбудил мальчишку, не давая досмотреть страшный сон до конца. Резко встряхнул за плечи, приподнял и прижал к себе, стал шептать на ухо. Бусый задыхался и не понимал, где находится, он пытался освободиться, хотел куда-то бежать, всхлипывал и ловил ртом воздух, сердце ломилось вон из тощей груди. Соболь держал крепко, даже и не думал отпускать. Постепенно взгляд мальчишки стал осмысленным, дыхание выровнялось. А потом… его веки снова сомкнулись, голова доверчиво опустилась Соболю на плечо. Бусый заснул. Солнце светило сквозь ветки, кругом кувыркались маленькие то ли щенки, то ли волчата, и всех вместе оберегал кто-то большой, грозный и добрый. Было хорошо, безопасно и очень тепло.

Разговоры на посиделках

Уложив Бусого на лавку и постояв над ним, знахарь удовлетворённо кивнул. Потом обратился к Осоке:

– Поздорову тебе, красавица милая.

Осока услышала обращённую к ней тихую речь, повернула голову, мутновато взглянула, признала.

– И тебе поздорову, дядюшка Соболь.

Говорила приветливо, но от прежней Осоки, той, что бесшабашно взлетала к ледяному Мосту и сигала с жерди через Прорубь, в ней было немного. Вот побывавшая во Мгле, потерянная и погасшая – та на себя нынешнюю была больше похожа.

Вот бы ещё в Прорубь её окунуть и тем самым окончательно отвести от Мораны…

Соболь улыбнулся.

– Девки меня просили словечко замолвить, – обратился он к хозяйке. – Что вздумали, посиделки у тебя здесь устроить, беседы досветные. Берёзка все уши прожужжала, говорит, пирогов слаще твоих отроду не едала. Дозволишь позвать? А то я их застращал, ты к Осоке, мол, никого и не подпускаешь…

Все посмотрели на Осоку.

– Да я что… – обернулась от печки добрая Белка. – Ты доченьку спрашивай, не меня.

Осока вдруг часто заморгала.

– Спасибо, дядюшка Соболь, – негромко проговорила она. – Спасибо тебе, матушка… Тебе, государыня свекровушка… и тебе, государь свёкор. Замаяла я всех вас совсем. Вы уж простите меня, беспутницу…

Бусый, который, оказывается, всё-таки приоткрыл один глаз, высунул голову из-под овчины и пробурчал:

– Могла бы и меня помянуть, язык бы не отвалился небось.

Осока толкнула его под одеялом ногой.

– Братик милый… Ты спи, братик, не бойся, не денусь больше я никуда.

Досветные девичьи беседы всегда были событием, хотя бы потому, что за девками в облюбованный дом нагрянут и парни, не только Зайцы, долетит весть – прибегут из дальних