жизнь. Под ногами стелилась густая туманная пелена, шли словно по мутной задумчивой заводи. Что-то странное чувствовалось в этом тумане. Что-то неправильное. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя обычных завихрений возле их ног. Его частицы пребывали в постоянном и полностью самодостаточном движении, вспыхивали и пропадали, как серебряные блёстки, взвешенные в маслянистой жидкости. Живое существо. Наполовину не из этой реальности. Спящее… А если проснётся…
Шли молча, с опаской, след в след. Матёрым спецназовцам было не по себе.
– Тихо! – Не доходя с дюжину шагов до парковки, Евтюхов остановился, по-птичьи вытянул шею, вслушался… и ругнулся негромко, но с чувством. – Вот сука гоношливая! – И резко принял правее, обходя нечто видимое только ему. – Да ну на хрен… Бережёного Бог бережёт…
Скудин тоже бросил взгляд на парковку, нахмурился, повернулся к Гринбергу:
– Что-нибудь видишь?
– Все чисто, командир. – Гринберг, нечеловечески зоркий снайпер, только передёрнул плечами. – Никакого криминала не наблюдаю…
Площадка как площадка. Грязный, местами растрескавшийся асфальт. Лужи. Закопчённые осколки стекла. Куски пожарных шлангов, перерубленные этими самыми осколками, летевшими с высоты… Настораживающего – ноль.
– Ладно. – Скудин вытащил галогеновый «Санбим», включил… И ошарашенно замер. Луч фонаря над площадкой давал ощутимую кривизну. Говорят, так проходит свет звезды над крупным гравитационным объектом – над чёрной дырой например. Ой, мама…
– Ну чё засохли опять? Подтянись там! – Евтюхов обернулся, махнул рукой. – А то дымка нынче злая… ровно наскипидаренная…
Оглядываясь, миновали парковку, осторожно, крадучись, прошли вдоль фасада и, чавкая по грязи, повернули за угол.
– Азохенвей! – Гринберг мгновенно забыл, что по паспорту он русский. И было отчего. В торце здания зияла круглая, правильной формы дыра. Дыра размером с колесо от карьерного «БелАЗа» (а колесо это – если кто не видал – таково, что под пузом у исполина спокойно проходит легковушка), и края её были идеально ровными и гладкими. Высокопрочный бетон нигде даже не выкрошился. Казалось, будто в полиэтиленовую банку ткнули острым, докрасна разогретым железным прутом.
– Это что же такое-то, а? – Скудин поводил фонарём, луч которого, попадая на парковку, продолжал антинаучно искривляться. – Кумулятивный заряд?.. Лазерную пушку испытывали?..
– Да уж… не «Светлячок»… – Боря тронул пальцами гладкий, словно отполированный край и беспомощно вздохнул. Вот это было чудо из чудес. Чтобы капитан Капустин да чего-то не знал касаемо продырявленных стен!
– Повторяю для дураков. Дышать, как я скажу! – Евтюхов выразительно глянул на Гринберга, вытащил фонарик-жужжалку и первым полез в отверстие. «Жик, жик, жик, жик…» – отдавалось где-то внутри.
Дыра оказалась глубокой. Раскалённый прут, с удивительной легкостью продырявивший стену, проплавился сквозь дамский туалет и, очутившись в коридоре, видимо, остыл. Фаянс раковин и унитазов был обрезан словно бритвой. Фрагменты кафеля не обвалились, штукатурка держалась прочно, даже не думая осыпаться. Дела…
Гуськом, стараясь не шуметь, миновали коридор, выбрались в вестибюль.
– Вы, ребята, куда вообще-то хотели? – вяло поинтересовался Евтюхов. И, не дожидаясь ответа, принялся кощунственно мочиться на ботинки гипсового Ленина, пережидавшего в углу за дохлыми фикусами превратности Перестройки. – А то портвешок бодяженный, даёт больше в ливер, а не по мозгам. Дымку неотчётливо вижу…
«Ну, Додикович… жмот мелкий… Если что – „дымке“ тебя не отдам… сам задушу…»
Евтюховская моча тем временем опять же наперекор законам физики не растекалась по полу, а собралась в объёмный шарик и в такой позиции замерла.
Скудин отозвался уклончиво:
– Хотели в район отдела кадров. Документы кое-какие забрать.
Как говорил папаша Мюллер – что знают двое, то знает и свинья.
– Это в первый отдел, значит? – Евтюхов посуровел и сделался подозрителен. – А я-то всё думал, чё это Собакин к тебе как к родному? Одного, видать, поля ягоды. Эй, Трат, где мент должен носить нож?
– В спине, Дормидонтыч, в спине, – с готовностью подтвердил туалетчик. И успокаивающе похлопал Евтюхова по плечу: – Брось, не заводись. Нынче, говорят, время ком… кон… консенсусов. Опять же, уплочено. Не заводись…
– А я не завожусь. Я в глаза хочу посмотреть той гниде, что трёху мне впаяла за анекдот! – Сантехник засопел и жестом обличителя ткнул пальцем в сторону Гринберга. – На ентова вон похож был, такой же чернявый… У, гад…
Впрочем, получив ещё одну сигару, сантехник подобрел, успокоил Гринберга, заявив, что тот вовсе не такой уж и чернявый, и стал показывать безопасную дорогу к бывшим скудинским владениям.
– Правее держитесь, возле стены, тогда не вляпаетесь. Встренемся через полчаса… тута… в зале энтой.
– Есть через полчаса.
До былой скудинской вотчины добрались быстро и без приключений, благо идти было совсем недалеко. Боря без труда подобрал отмычку и скоро открыл тяжелую блиндированную дверь. Вор-медвежатник из него, верно, вышел бы классный…
Было темно, промозгло и очень не по себе. Чувство опасности, беды и постороннего присутствия физически давило, заставляло молчать, настороженно вслушиваться в гнетущую тишину. Однажды они совершенно так же, в Кромешной черноте, сидели посреди африканских джунглей. Кишевших ядовитыми змеями, какими-то экзотическими лягушками, в каждой из которых содержалось отравы пятьдесят слонов замочить… И ведь ни хрена, совсем не боялись. Некогда было. Только людоедски хотелось пить и есть, а все НЗ давно были прикончены. Гринберг, ориентируясь во мраке на звук, поймал рукой кобру. Знатная оказалась змеюка, длинная, толстая. Ей открутили ядовитую голову и с жадностью опробовали на вкус, пустили словно дружескую чашу по кругу…
Здесь было хуже. Значительно хуже. Каменные блоки, – потерявшие вес, странные дыры в бетонных стенах, не говоря уже о кривых лучах фонарей. Мир встал на голову. И от этого было по-настоящему страшно.
Однако в доме, даже брошенном, стены помогают. Ребята живо отыскали в эвакуационном бардаке нужные кассеты, убрали их в сумку и так же осторожно, по стеночке, прокрались назад.
Сантехник с туалетчиком уже стояли в вестибюле, курили гринберговские сигары. Их рюкзаки непомерно раздулись от краденого.
– Сходили-то хоть удачно?
В голосе Евтюхова звучало уважение – что ж это за бумажки такие, за которые дают триста баксов, ящик портвешка и два кило не ахти, правда, какой, но всё-таки жратвы. Важные, должно быть, бумажки! Не иначе, секретное что-нибудь!
– Каков стол, таков и стул, нейтрально отозвался Скудин. И
