полюбопытствовал: – А что, отцы, наверх подняться слабо? Этаж этак на седьмой?
Ему мучительно хотелось снова побывать в лаборатории Марины. Окинуть взглядом жирную копоть на потолке… Недавно ему опять приснился всё тот же сводящий с ума сон, и, насмотревшись на здешние невозможности, он почти готов был поверить ещё в одно чудо
– Э, мил человек, ты вон чё. – Евтюхов закашлялся, бросил окурок. – Мы ж не дурные, мы выше второго этажа не залазим. Ты видел когда, как фекалия по трубе сочится? Вначале жижа, само говно потом. Так и дымка. Сверху прёт, аккурат с твоего седьмого этажа, вся сила её там. – Он ткнул пальцем в потолок, икнул и притопнул ногой: – Здеся пока ещё только слизь и вонь… Зато гляди какая. Ну-ка, посвети… – Евтюхов вдруг примерился и взял за талию гипсового Ильича. С силой качнул. – Ишъ ты… неказист, а увесист…
Массивная статуя начала заваливаться навзничь.
Однажды Скудин видел на улице пьяного. Не то чтобы он их на своём веку мало встречал, но тот попался особенный. Его качало, шатало, кренило так, что, казалось, центр тяжести давно уже покидал площадь опоры, делая падение неминуемым. Ан нет – пьяница раз за разом выправлялся из самых немыслимых положений и «колыхал» себе дальше. Кудеяр тогда ещё подумал, что в любом цирке такого эквилибриста оторвали бы с руками. Вопрос только в том, получилось бы у него в трезвом виде нечто подобное.
Вот и статуя бывшего вождя, вместо того чтобы с грохотом звездануться на пол и разлететься в куски, опрокинулась на спину мягко и плавно, словно молодица в купеческие пуховики. Мгновение ничего не происходило… затем по мрамору пола побежали огоньки, в воздухе почудилось какое-то движение… и гипсовый Ульянов столь же мягко воспарил в прежнее положение. Живее всех живых! И поди-ка поспорь!
– А представляешь, что будет, когда вся дымка вниз стечет? – Вернувшись к рюкзаку, Евтюхов кряхтя надел его, поправил подвернувшуюся лямку. – Содома с Геморрой. Ну, робяты, двинули на выход. Портвейн кончается, как бы не вляпаться нам…
– Этак от института скоро только стены останутся. – Скудин, шагая к машине, вдруг круто остановился и, повернувшись к Гринбергу, попросил: – Женя, дай денег, сколько при себе есть. Надо.
– На проезд разрешите оставить, товарищ подполковник? – заныл было Гринберг. Вздохнул, скорбно поёжился, вытащил из нагрудного кармана распечатанную пачку, потом из внутреннего – запечатанную. Всхлипнул и протянул Скудину: – Крест нательный снимать? Он у меня с мощами…
До сегодняшнего «мероприятия» денег у него Кудеяр не просил никогда.
– Мощи можешь оставить. К пиву, – в тон отозвался Скудин. – На проезд – не обязательно. Подвезу… Значит, так, братцы-кролики. Ждите меня в машине. Не скучайте, я скоро.
– Есть, – обрадовались Гринберг с Капустиным и рысью припустили в направлении Московского проспекта, туда, где была запаркована «Волга». Там сидел и маялся, тревожась за них, Федя, и у него в машине был заготовлен большой термос горячего сладкого кофе. Это было здорово. Два крепких, ничего по большому счёту не боявшихся мужика по не вполне ясной причине продрогли так, что буквально зуб на зуб не попадал.
Скудин же снова включил фонарик и двинулся к хорошо знакомой пятиэтажной «хрущобе». Электрический луч распространялся в пространстве, как и полагается, строго по прямой. Видимо, на сегодня чудеса кончились.
В подъезде воняло помойкой. Внимательно глядя себе под ноги, Иван поднялся по лестнице, остановился, поводил фонариком – обшарпанные стены, грязь, мусор на полу, выцветшие цифры «пять» и «восемь» на облупленной двери… «Интересно, как живётся несчастным неграм в Гарлеме? Или они за такое жильё в суд на администрацию подают?..»
Иван хотел было позвонить, потом вспомнил о тотальном отсутствии электричества, раздумал и решил постучать.
Его опередил женский голос, раздавшийся из глубины квартиры.
– Не заперто, заходите.
Женщина говорила тихо, но тишина в почти полностью покинутом доме стояла могильная, и голос был отчётливо слышен. Он принадлежал не Рите.
Скудин осторожно потянул дверь, шагнул через порог и двинулся знакомым путём на кухню. Он сразу увидел, что кухня больше не была тем местом, где происходили их с Ритой памятные посиделки. Картина, открывшаяся перед ним, вызывала мысли о ленинградской блокаде. А может, это были декорации к фильму из жизни после глобальной катастрофы?.. То ли ядерной, то ли экологической?.. На кухне было сравнительно тепло из-за горевшего там двухфитилькового керогаза. У стала сидела худенькая, коротко стриженная женщина с обесцвеченными волосами и не отрываясь смотрела, как закипает чайник. Отблески чадного пламени придавали её лицу, волосам и рукам оттенок благородной бронзы.
– Добрый вечер, Наташа. – Скудин встал в дверях, соображая, как вести разговор. – Я Иван. Вы меня помните? Мы с Ритой в больницу к вам приходили…
– Славный ты. – Женщина вдруг порывисто поднялась и, непонятно чему улыбаясь, положила Скудину руки на грудь. – Душегуб, правда… как все вы… кровь, кровь на тебе… Много крови вижу. – Она вернулась к столу и принялась суетливо вытирать ладони о полу жёлтого замызганного пуховика. – Теперь и мне отмываться придется… Долго, долго… А ты всё равно славный…
– Наташа, где Рита? – Хозяйка дома, хоть её и выписали из психушки как здоровую, явно была не в себе, и он разговаривал с ней ласково и осторожно, точно с маленьким больным зверьком. – Вы ведь помните – у вас есть подруга. Её зовут Рита… Наташа, где она?
А сам в который уже раз пожалел, что не занимался Наташиными истязателями лично. В подобных случаях Кудеяру становилось глубоко наплевать и на христианские добродетели, и на мнение каких-нибудь профанов, которые начали бы причитать, до чего он жесток, безжалостен, мстителен и аморален, а сердце у него покрыто длинной мохнатой шерстью. Плевать. Профаны любят порассуждать о ситуациях, в которые сами никогда не попадали – и, Бог даст, не попадут. А что сделает любая нормальная мать с выродком, поднявшим руку на её дитя? Будет кротко увещевать нелюдя – или схватит ближайшие вилы и… Вот именно…
– Ритка-то? А на кладбище она. – Наташа, привстав, сняла с керогаза вяло забулькавший чайник, улыбнулась и, подперев щёку ладонью, уставилась на огонь. – Тут вокруг скоро тоже будет кладбище, скоро, уже совсем скоро. Понял ты, славный?
– Понял. – «Господи… Маша… бабушка… Глебка… А теперь ещё и Рита в придачу…» Иван вытащил взятые у Гринберга деньги; достал свою визитную карточку. – Наташа, вот, возьмите пожалуйста… когда истратите, позвоните. Я ещё привезу. Чемодан ваш, между прочим, у меня сохраняется… в неприкосновенности…
– Ой, новенькие совсем! Хрустящие! – Наташа поднесла денежную пачку к носу, понюхала… и вдруг, разорвав бандероль, резко подкинула в воздух, к самому потолку. – Ой, сколько их! И летают! – Посмотрела, как купюры устилают затоптанный пол, и рассмеялась: – Нужны были тебе деньги там, где ты сегодня был? А он растет, каждую минуту, каждую секунду, я его слышу… Хорошо слышу… Скоро везде будет как там… везде… А про чемодан ты мне даже не напоминай… Ну его… слышать про него не хочу…
Выговорила она всё это тихим, будничным голосом, вполне рассудительно. Этакая сивилла в жёлтом пуховике, прорицающая у чадящего керогаза. Её слова
