погнавшимися за Мариной. Кровоподтёк на брюхе был заметен ещё чуть не месяц спустя.
– …Они панически боятся собак, – пояснил старец. – Эту странную черту мы так и не сумели преодолеть.
«Ясненько… – Иван покосился на безмятежно улыбавшуюся Атахш, ему действительно стало ясно, почему на них напали у озера, а не, например, около дома. И почему покушение не повторилось. Видимо, потому, что в дальнейшем за Мариной повадились неотступно следовать лайки. – А я-то думал, старый козёл, это я грозный такой…»
Он повернулся к Льву Поликарповичу:
– И когда всё это произойдёт?
– Скоро, – был ответ.
Счёт, как выяснилось, шёл на часы. Народная мудрость о том, что сперва всё очень долго тянется ни шатко ни валко, а потом «хватай мешки, вокзал отходит», сработала в очередной раз.
– Вот теперь посылай весть сестре, – сказал Гринбергу Кратаранга. – Пусть чернокожий везёт её и пса на то место, где вы меня подобрали.
Девятизвёздочный генерал Владимир Зенонович сидел за массивным письменным столом в своём кабинете и тоже смотрел на экран. Когда глаза уставали вконец, он массировал набрякшие веки, затем тёр виски и отворачивался к окну.
Окно с мокрыми листьями и лепестками хризантем, дрожавшими на осеннем ветру, было всего лишь имитацией, но глаза тем не менее отдыхали.
Дело происходило глубоко под землёй – в специальном бункере, некогда построенном на случай ядерной войны. Только не надо сразу представлять себе узкие коридоры и голые бетонные стены. Это был целый город, не значившийся на картах, – со стадионом, зимним садом, удобствами и населением. Город-штаб.
С полгода назад Владимиру Зеноновичу рассказали, как один из посетителей его кабинета, увидев адъютанта в чине полковника, вычищавшего пепельницу, обмолвился: дескать, страшно место сие, место, где полковники хабарики подбирают. Владимир Зенонович тогда посмеялся…
А теперь он сам сидел на подхвате. Он, генерал армии, работал чуть ли не телефонной барышней, обеспечивая всем необходимым группу ненормальных учёных и, Господи прости, колдунов. Военный округ, и не только он, был отдан в распоряжение эмигранта Шихмана, бывшего штандартенфюрера СС, американской шпионки из УППНИРа… И Эдика, единственного генеральского сына. Транспорт, связь, при необходимости физическая защита… Что ещё могла сделать армия, если от её ударно-броневой мощи нынче не было никакого толку?
Она могла по-прежнему многое. Армия могла и должна была выполнить своё истинное предназначение – встать на защиту народа. Даже если всё начнёт окончательно рушиться, армия будет стоять последним оплотом, обороняя людей… На сей счёт у Владимира Зеноновича не было ни малейших сомнений.
Остальное не имело значения.
– Не ходил бы ты туда, командир… – проговорил Буров негромко. С плеча у него свисал полюбившийся «Светлячок».
Скудин не ответил. А что толку доказывать аксиомы? Это только в плохом боевике герой-спецназовец или командир антитеррористического подразделения в обязательном порядке и, естественно, очень успешно вызволяет жену, взятую негодяями в заложницы. Хотя в реальной жизни человека на такое не то что не пошлют – вообще отстранят от участия, если речь идёт о ком-то из его близких.
Квалифицированно, сиречь с холодной головой, спасать можно только чужих…
Если не соблюсти это условие, непременно наделаешь глупостей, начнёшь жертвовать собой, а в конечном итоге пожертвуешь и своими товарищами, и теми, кого пытался спасти.
Это прекрасно известно спецслужбам всего мира. Тем не менее киношники, знатоки человеческих душ, вновь и вновь обращаются к такой ситуации, и их можно понять.
Скудин знал, о чём думал Глебка. О том, что его командир будет радеть не об «ампутации» раковой опухоли дымки, а о Марине, по утверждению Эдика, возможно закукленной в коконе высших измерений на седьмом этаже.
Глебка был прав. Идти туда Ивану, конечно, не стоило. Иван посмотрел на старого боевого друга, вздохнул и ничего не ответил, шагая по Бассейной вперёд.
Рита рядом с ними даже не пробовала сдерживать невменяемого от радости Чейза, рвавшегося к подруге. Она просто отстегнула поводок, отпуская кобелину играть.
– Погоди, Кратаранга, а как же ты вернёшься, ведь туннели закроются? – спохватилась она.
Вряд ли она решилась бы так запросто обратиться к надменному хайратцу, но тот, видимо в благодарность за свою любимицу, последнее время ей явно благоволил. Он ответил:
– Когда змее отрубают голову, её хвост ещё долго бьётся и извивается. Я успею открыть туннель, который мне нужен.
Старшина Фросенька молча опустила глаза. Если понадобится, она будет отстаивать своего принца от какой угодно нечисти, помогая вернуться домой. А потом скажет ему: «Прощай навсегда».
Рита сразу вспомнила безумный вой Чейза, когда двое суток назад его временно разлучили с Атахш, и крепче стиснула руку Джозефа Брауна. Джозеф ответил пожатием. Он, конечно, предпочёл бы оставить Риту дома, но та предъявила ультиматум: Чейз пойдёт либо с ней, либо вообще не пойдёт. «Поехали все вместе, сынок, – поставила точку бабушка Ангелина Матвеевна. – Посижу у вас там, при штабе, может, чем пригожусь. А бабахнет… – она решительно махнула рукой, словно разбивая бокал, – так пускай вернее накроет. Чтоб сразу, вместе с вами обоими…» Теперь она сидела в штабном вагончике, в обществе фон Трауберга, Эдика и Шихмана, и переживала за внучку.
По большому счёту, идти стоило только спецназовцам и экстрасенсам, но учёные не пожелали отсиживаться в тылу. «А где сейчас тыл?» – философски поинтересовался Лев Поликарпович, когда Кудеяр откровенно сказал ему, что «на передовой» от них будет только помеха. Веня и Алик катили большую тележку, заставленную приборами. Их надежда на то, что приборы удастся включить и что-нибудь с их помощью записать, была, по всей видимости, безумна, но можно ли остановить учёную мысль?.. Молодые «оруженосцы» всё предлагали Льву Поликарповичу сесть на тележку, но профессор упрямо отказывался, хромал сам.
«Я должен внести кое-какую ясность, коллега, – сказал фон Трауберг, когда они отбывали. – На случай, если мы более не увидимся. Хочу, чтобы вы знали. К опытам над вашими военнопленными соотечественниками я не был причастен».
В возрасте ста пятнадцати лет, когда надо думать о Боге, люди уже не лгут. А если и лгут, то и судья им – токмо и единственно Бог. Фон Трауберг протянул руку, и Звягинцев принял её.
Женя Корнецкая, тихая и сосредоточенная, держалась между Буровым и Виринеей. Бывший участковый Собакин, понимая, что троим чертознаям отводилась в предстоявшем деле главная роль, бдел поблизости, держа руку у кобуры.
Скудин оглянулся на своё воинство и подумал, что адекватными людьми в этой жуткой компании были только Алик, Веня и Глеб, пребывавшие в трагическом меньшинстве. Льва Поликарповича, как и самого Ивана, не оставляла мысль о седьмом этаже. Собакин намеревался сражаться во имя прекрасной дамы – любезной Клавдии Киевны. Вся остальная публика вообще была влюблённые пары. Даже псы.
И, видимо для того, чтобы Кудеяру не было скучно, на Варшавской к его маленькому отряду присоединилась ещё троица. Заслышав чужие шаги, собаки сразу бросились на
