l:href='#n_57'>[57] местных масштабов – занимал почти целый этаж, и для обычного взгляда здесь было тихо и пусто. Ну разве что как-то странно кружилась посередине старая копоть, поднятая сквозняком. Даже ставшего обычным радужного сияния здесь не было заметно. Для Жени Корнецкой всё выглядело совершенно иначе. Отступившая дымка собралась здесь в большой плотный кокон, всё отчётливей принимавший форму гриба, и шляпка уже готова была отделиться. Между двумя половинами сновали расплывчатые формы, что-то уже разделилось надвое и обрело самость, что-то ещё не успело этого сделать…
Да. А ведь если бы не теория Звягинцева, никто бы так и не понял, что здесь происходило. Отметили бы странную флуктуацию поля – и стали бы с интересом ждать, какой фокус оно выкинет ещё…
«Пора, девочка. Бей!»
И Женя ударила. В этот миг для неё не было ни жизни, ни смерти, ни победы, ни поражения. Только гармония пронизанной светом Вселенной, чей изъян она должна была устранить. Незримая нить между нею и дедом раскалилась добела, превратившись в сверкающее оружие. Она ощутила, как его подхватило множество рук, протянувшихся неведомо откуда… История, хорошо ли, худо ли сотворённая миллиардами жизней, нипочём не желала становиться питательным кормом для одноклеточных. Она заносила свой скальпель, и Женя была его остриём. Сверкающее оружие полоснуло по самой тонкой части «гриба», рассекая и вспарывая раковую опухоль бытия.
Многотонная громада «Гипертеха» содрогнулась от первого этажа до последнего. Простейший организм, застигнутый на уязвимой стадии первичного деления, распался на две половинки, не успевшие сделаться жизнеспособными. Они забились, агонизируя, плюясь клочьями скрученного пространства. Верх, низ, лево-право – всё заваливалось под немыслимыми углами, плывя в вихрях искажённого времени…
Женя Корнецкая, правда, этого уже не видела. Для неё сработал эффект спицы, воткнутой в электрическую розетку. Удар скальпеля вызвал сокрушительную отдачу. Женю пронизало огненным током, швырнуло, отбросило… выкинуло за пределы этой реальности…
«Леонтиск? Это я, я иду к тебе, Леонтиск…»
«Погоди, дитя моё. Ещё не время… не время…»
Когда внизу драться сделалось не с кем, Скудин помчался наверх. Полуторасаженными прыжками, как когда-то во сне. Нескончаемыми лестницами и коридорами… При этом на глаза ему попались ещё двое ополоумевших котообразных, и это было их большое жизненное несчастье, потому что любую задержку, даже секундную, Кудеяр сейчас склонен был воспринимать как личное оскорбление и действовал соответственно.
Он чуть притормозил только на пятом этаже, где Кратаранга с Фросенькой извлекали из-под кучи вражеских трупов окровавленного Гринберга, а Натаха, сидя у стены, ощупывала голову и без конца повторяла:
– Юрка, ты, что ли? Обросший какой… Ритка, а ты здесь откуда?
Поняв, что ситуация пребывала под контролем, Кудеяр снова устремился вперёд.
…Дальше вверх, вверх, бешеными скачками через четыре ступеньки…
Вылетев в лабораторный зал на седьмом этаже, он увидел Корнецкую, лежавшую, точно сломанная кукла, возле дальней стены. Виринея стояла над ней, воздев руки в неописуемо грозном повелительном жесте, и на пределе голоса тянула одну рычащую горловую ноту. А перед ней…
Перед ней гуляли вихри, вертелась жирная копоть, облетавшая потревоженными хлопьями с потолка и со стен. Сквозь решето, в которое давний огонь превратил верхние этажи, заглядывали Ригель и Бетельгейзе.[58] В середине зала, где помещалось самое ядро, самый корень ампутированной опухоли, медленно возникал, проявлялся из недр высших измерений прозрачный пузырь. Внутри пузыря плескалось оранжевое пламя, там что-то рушилось, метались тени людей…
– Маша, – выдохнул Кудеяр. Удивительно или нет, но полчаса жестокого рукопашного боя и взлёт на седьмой этаж не отозвались ему ни малейшей усталостью, породив лишь неистовую готовность разогнанных мышц.
И он сделал то, что всегда делал во сне: без раздумий, с разбегу пошёл на таран стеклянной стены. Он точно знал, что она неминуемо отбросит его, обрывая дыхание, но знал и то, что повторит попытку снова… и снова…
Он врезался в преграду с силой, достаточной, чтобы вынести из креплений железную дверь…
Барьер четвёртого измерения встретил его, как удар сжатого воздуха. И это было всё, что он оказался способен противопоставить. Какие Силы сейчас осеняли Своим крылом Кудеяра, доподлинно знала, наверное, одна только Виринея. Стеклянная стена треснула, лопнула и пропустила его, и он вылетел прямо в пожар – тот самый, многомесячной давности, по-прежнему бушевавший здесь, под осенним утренним небом. Языки пламени, вполне материальные и очень жгучие, жадно обвились вокруг ног…
– Ваня?.. Ваня!
Прямо перед ним был рухнувший лабораторный шкаф. Марина стояла на нём на четвереньках и наотмашь хлестала рабочим халатом, отмахиваясь от огня. Рядом с ней ещё двое сотрудников тщетно пытались привести в действие огнетушитель. Кудеяр всей шкурой ощущал неустойчивость пузыря, лишившегося подпитки: тот был готов в любой миг схлопнуться и уйти в небытие со всем своим содержимым. Сшибая огненные языки, Иван сделал последний прыжок, сгрёб на руки Машу и заорал на сотрудников:
– За мной!!!
Помните, читатель? «Если человеку, спокойно моющему окно на восьмом этаже, в подобном вокальном режиме рявкнуть „Прыгай!“ – он прыгнет…» Метод не подвёл. Маринины лаборанты бросили бесполезный огнетушитель и ломанулись за ним. Ломанулись в прямом смысле этого слова, следом за Кудеяром сквозь стеклянный барьер, кажется, здорово ослабленный его штурмом…
…И все вместе выкатились в сквозную зимнюю ночь, в дырявые промороженные развалины «Гипертеха». Позади них раздался громкий хлопок: это приказал долго жить кокон четвёртого измерения. Пространство и время очищали себя, входя в обычные рамки… Подскочили Буров с Капустиным и принялись гасить горевший комбинезон Кудеяра.
Майор Собакин высунулся в окно и, пошарив в необъятном кармане, пустил в небеса зелёную ракету. Её, как и самого Собакина, было отлично видно с крыши общественного сортира и из-за пределов периметра, где сразу пришла в движение армейская техника. Понемногу наступало утро двадцать седьмого января – дня освобождения города от блокады…
Четыре свадьбы и одни похороны
Марина не успела ещё понять и сообразить абсолютно ничего – начиная от того, с какой стати вместо ранней осени вдруг воцарилась зима, и кончая тем, откуда в лабораторном зале вдруг появился муж, которого она два часа назад самолично проводила на самолёт, причём муж изменившийся, поседевший, переживший что-то ужасное… Военная техника между тем обломала весь кайф Вене, жаждавшему прогуляться через периметр по воздуху, – могучие бронированные машины просто смели и американскую сетку, и наш бетонный забор. С самого первого танка, показавшегося в проломе, соскочил Лев Поликарпович Звягинцев, где-то по дороге благополучно потерявший свою инвалидскую трость. И бросился к дочери, почти не припадая на левую ногу:
– Маша! Мариночка!..
– Папа, – ахнула она, потому что папу минуту назад сбил отброшенный взрывом железный шкаф с оборудованием, и тем не менее вот он был живой и целый, приехавший почему-то на танке и не поймёшь, постаревший или помолодевший…
– Мне пора с вами прощаться, – проговорил Кратаранга. «Перстень силы» на пальце хайратского царевича тревожно пульсировал, предупреждая: времени осталось в обрез.
