поводу вашего больного…
Лев Поликарпович и Марина разом схватились за параллельные трубки. «Вашим больным» мог быть Маринин первый муж, несчастный Володя. Несколько месяцев ему становилось то лучше, то хуже (чаще второе), страшные ожоги упорно не заживали, он пребывал в стерильных условиях и только поэтому был ещё жив, но теперь, по мнению доктора, надвигался финал.
– Три дня назад он потребовал бумагу и карандаш и всё пишет, пишет что-то без остановки. Никто ничего не понимает… – Действительно, более чем странно для бессмысленного растения, в которое превратил Володю тот якобы бытовой взрыв. – Вы бы, может, подъехали?
Звягинцев сразу перезвонил Юркану.
– Юра, вы нас не отвезёте?
«Какие вопросы, Лев Поликарпович». Через пятнадцать минут у парадного затормозил глазастый перламутрово-изумрудный «Мерседес», а ещё через полчаса отец с дочерью, облачённые в стерильные бахилы и балахоны, стояли у стеклянной перегородки в Институте скорой помощи имени Джанелидзе.
Володя не увидел и не узнал их, во-первых, потому, что у него не имелось глаз, а во-вторых, потому, что давно потерял способность кого-либо узнавать. А ещё Звягинцев и Марина заметили посетительницу, почему-то допущенную за перегородку, к самой его постели. Это была Виринея. Молодая ведьма поддерживала подушку, на которую он опирался спиной, и по щекам, впитываясь в марлевую повязку, текли слёзы.
И… Володя в самом деле писал. Забинтованные руки вслепую хватали очередной лист, лихорадочно делили его вертикальной чертой и с нечеловеческой скоростью покрывали левую половину маловразумительной тайнописью. Потом переносились на правую сторону – и быстро- быстро заполняли её расшифрованным текстом…
«Рукописи не горят!» Лев Поликарпович мгновенно узнал бумаги отца. Он посмотрел на Виринею, их глаза встретились…
Приглушённые блики на стекле вдруг сложились в чёткие очертания человеческих лиц… Рядом с Виринеей стояла бабушка Тамара Григорьевна. Она гладила Володю по голове. А у другого плеча несчастного математика прозрачной тенью светился фон Трауберг. Льву Поликарповичу показалось, будто старый мистик с интересом заглядывал в воскрешённые рукописи. Надо же, мол, выяснить наконец, чем там занимался его русский коллега?..
В это время Володя поставил последнюю точку, и его рука безвольно упала. Сразу тревожно заверещали приборы на стеллаже, по коридору побежали врачи, и Льва Поликарповича с Мариной без особых церемоний выставили вон.
«Смерть ничего не значит, дитя моё…»
Три светящихся облачка поднимались над Питером всё выше, всё выше…
Ещё через два месяца Рита, успевшая сменить доставшуюся от мужа паспортную фамилию на девичью и настоящую – Гринберг, объявила Джозефу Брауну о своей беременности. К её изумлению, матёрый спецназовец разволновался и расчувствовался так, будто и не сам только что убеждал её в некомпетентности медицинского приговора. В ближайшую субботу он подогнал к двери джип, позаимствованный у её брата:
– Поехали.
– Куда?
– На собачью выставку. Может, щенка тебе подберём.
«Ну, если щенка…» Рита в самом деле подумывала о скорейшем приобретении нового питомца, и посещение выставки представлялось адекватным шагом на этом пути.
Какое счастье оказалось просто ехать по городу, не рискуя провалиться в дыру или наступить на невидимое пятно, превращающее живого человека в мумию! По городу, на всех квадратных километрах которого единолично хлюпал недотаявшим снегом нормальный питерский март!.. Рита смотрела в окошко машины и улыбалась неизвестно чему. Может, солнцу, совершавшему астрономически правильный путь в небесах, а может, просто оттого, что жизнь продолжалась…
Выставка происходила на Васильевском острове, в комплексе «Ленэкспо», в двух больших павильонах. Джозеф и Рита прибыли как раз к рингу ротвейлеров и сразу побежали смотреть. Как-никак, родительская порода, а вдруг?..
К большому Ритиному унынию, бегавшие по рингу псы оказались сплошное разочарование. Эксперты могли сколько угодно цокать от восхищения языками и диктовать описания одно круче другого, однако Рите гладкие выставочные красавцы больше напоминали не в меру откормленные сардельки. Ни один из кобелей не мог сравниться с Чейзом ни мощью, ни атлетизмом сложения, ни спокойным достоинством взгляда. Не говоря уж о том, что всех этих диванных героев он бы попросту разогнал.
Около ринга стояли металлические загородки, там висели рекламы питомников и ползали симпатичные пузатенькие щенки, но Рите не хотелось туда даже заглядывать.
– Ну ничего, – подбодрил её Джозеф. – Не последний раз. Пошли просто так погуляем.
Они купили по фунтику горячего, только что обжаренного с пряностями сладкого миндаля и двинулись вдоль рингов, перешучиваясь и соревнуясь, кто медленнее опустошит свой кулёк.
– …Арийский молосс,[59] – донёсся с антресольного этажа, где располагалось кафе, усиленный динамиками голос зазывалы. – Первый в России помёт от собак, недавно вывезенных из Ирана…
«Арийский молосс?» Рита ощутила укол праздного любопытства. Каких-каких только справочников она за последнее время не перечитала, но этой породы в них не было.
– Пойдём посмотрим? – оглянулась она на Джозефа.
– Конечно. – И он повёл её наверх, ловко лавируя в толпе и присматривая, чтобы подругу никто не толкнул.
– Любимая собака Заратустры,[60] – продолжал зазывала. – Порода описывается в священных книгах Авесты, а это значит, что ей никак не меньше трёх с половиной тысяч лет. Зороастризм, кстати, признаёт собаку вторым по святости существом после человека. Вы знаете, что священные тексты подробно расписывают заботы и ответственность жителей деревни, в которую забрела беременная сука?..[61]
«Любимая собака… ЧТО???»
С некоторых пор Рита числила древнего пророка своим чуть ли не родственником.
Джозеф едва успел за ней уследить – она юркнула в толпу, собравшуюся кругом зазывалы, и мигом пробралась к самому ограждению.
Внутри верёвочного квадрата находился молодой человек с микрофоном и при нём две собаки – сука со щенками и кобель. Кобель, переливавшийся рыжим золотом, был громаден. За спиной этого охранника пребывали в безопасности и хозяин, и собачья мамка с детьми. Он ни на кого не бросался, но суровый взгляд маленьких глаз мгновенно урезонивал всякого, протянувшего над верёвками руку, заставляя поспешно отдёргивать её обратно. Если же рука тянулась в сторону щенков или указывала на них, в груди кобеля закипал тяжёлый глухой рык, который не перекрывали ни музыка, ни голос заводчика, вещавшего в микрофон.
Рита, впрочем, не слышала, что тот рассказывал. Она и кобеля-то почти не заметила. Она смотрела только на суку. Это была пушистая белоснежная красавица, очень похожая на среднеазиатскую овчарку, ну, может, с чуть более выпуклым лбом. В глазах светился несомненный разум. Рядом с матерью играли и кувыркались щенки – рыжий, белый и пегий.
– Атахш, – выдохнула Рита. – Атахш?!
Перепрыгнула ограждение и устремилась к собаке.
