морской ветер дохнул на деда, тронув волосы, Хельги показалось, что тот вот-вот встанет и выпрямится, оживая… Виглафа усадили под мачтой корабля, там, где лежал уже Оттар. Рука старого викинга по- прежнему висела над коленом, держа пустоту. Ракни подумал немного и вложил в неё добрый меч, давно потерявший владельца и скучавший без дела на дне корабельного сундука. Оттару тоже предстояло войти к Одину, неся чужое оружие. Когда хотели снять Гуннлоги со стены, ремни ножен захлестнули деревянный гвоздь, стянувшись мёртвым узлом.
– Это вещий меч, – сказал Ракни сэконунг. – Он хочет остаться здесь, и перечить ему негоже.
На родине матери вокруг погребального костра делали краду – огненный круг, не дававший смотреть, как пламя прикасается к мёртвым. Очень уж тяжело это видеть, а у потерявших любимого и так горя в достатке. Да и ни к чему наблюдать последнее таинство глазам смертного человека!
Племя отца верило в других Богов, а вместо крады здесь был высокий борт корабля, вспыхнувший весь разом, от форштевня до рулевого весла.
Хельги закрыл глаза… Судьба была выращена и сжата, как горсть ячменных колосьев, тяжело ложащихся в ладонь. Он никуда не пойдет с этого места. Он останется здесь и умрет, а умерев, почернеет и высохнет, как дед Виглаф и его друзья. Он будет бродить по Свальбарду, по речным долинам, по каменным осыпям и снежным вершинам, и самый тонкий наст не проломится под ним, и звук шагов не потревожит чутких гусей… Может, он ещё встретит деда и Оттара, прежде чем они умчатся в Вальхаллу. Он попросится кормщиком к ним на корабль. Навряд ли они велят ему убираться…
Бешено гудело высокое пламя, превращавшее в пепел бесплотные останки деда и могучее тело Оттара, ещё так недавно умевшее сражаться в бою, работать без устали – и любить…
Вот провалилась палуба корабля, поник на носу прекрасный деревянный дракон, рухнула мачта, и всё начало смешиваться одно с другим, превращаясь в бесформенные головни.
Откуда-то с моря вдруг взялся белый лебедь, неторопливо летевший на север. Сперва он так и шарахнулся от клубов чёрного дыма, взметнувшихся навстречу. Но скоро будто почувствовал, что здесь ему не будет беды. Описал круг над головами людей и скрылся за скалами.
Хельги проводил его взглядом и вспомнил, что говорил Оттар о подстреленных лебедях. И как они приносили жертву возле Рогатой Горы. И знак, которого никто не объяснил. А ведь это было так просто. Голова оленя и белая птица, распластанная на окровавленном льду!.. Ты добудешь Лебедя-Вагна, сказал конунгу Один. Но смотри – придется тебе отдать за него лучшего из всех, кто ходит на Олене, твоём корабле!
Наверняка и сам Ракни думал о том же. Его рука лежала на рукояти меча, и пальцы свело от напряжения. А потом стоявшие ближе других услыхали:
– Ты заплатишь мне, Вагн, ещё и за то, что я поехал в эту проклятую страну и лишился здесь сына.
И потом, когда огонь взвился особенно яростно:
– Море дало мне тебя, море и отняло. Только вот не думал я, что это случится так скоро.
Долго горело светлое пламя, и дым восходил высоко, обещая сожжённым великие почести на небесах. Когда угли завалили камнями, а в опустевшем доме Виглафа стали накрывать стол для священного поминального пира, Хельги сел возле кострища, сложил руки на коленях и опустил на них голову. Луг подошёл к нему и наклонился, желая что-то сказать, но Ракни, входивший в дверь, обернулся.
– Ступай в дом, ирландец!
Хельги показалось, что это прозвучало брезгливо. Пусть так.
Луг подошёл к конунгу и тихо ответил, глядя в глаза:
– Тебе Оттар был сыном, а мне другом. Его именем прошу тебя, Ракни Рагнарссон, позволь мне остаться здесь.
Ракни посмотрел на него, потом на неподвижного Хельги… коротко кивнул и шагнул через порог. Впервые с тех пор, как его назвали вождём, он уступил чьей-то воле. Хорошо знавшие конунга удивились бы меньше, если бы он немедля свернул шею монаху или приказал повесить нечестивца, пренебрёгшего священной едой.
А Луг вернулся к Хельги и сел на камень против него. Когда рука Хельги выскользнула из-под головы и повисла, ирландец стащил с плеч куртку и закутал его, спящего, поудобнее уложив на земле.
…Хельги плыл, теряя силы в холодной воде, и кудрявый парень смотрел на него смешливыми голубыми глазами, гладя пригревшегося на коленях кота. Нет, этот воин не отрубил бы руку, схватившуюся за борт. Скорее он сам прыгнул бы в воду и спас Хельги, если бы тот начал тонуть!
Он и стукнул-то его тогда именно как меньшого братишку, с перепугу наговорившего дерзостей. Ударил бы как следует, и не увидел бы Хельги никогда свальбардских туманов.
…Хельги грёб длинным веслом, и нарыв наливался гноем и болью, пронзая плечо, а Оттар подхлестывал язвительными словами, хорошо зная, что здесь поможет только работа…
…Беленькая гнала легкую лодку, и кот пел победную песню, а Оттар протягивал руки, перегнувшись через борт корабля.
Но всё не уменьшалась между ними полоска тёмной воды, и с медленным грохотом раскалывалась ледяная гора, и ужас рос в глазах финской девчонки, и всё отчаянней взмахивало весло, и солёные капли смерзались на загорелых щеках, ледяной коркой сковывая лицо…
А потом словно бы заплакал маленький мальчик.
Он открыл глаза, и сперва ему почудилось, будто всё сбылось и он был на корабле деда, резавшем небесные волны. Но поистине такое было слишком уж хорошо. Покачивались над головой знакомые облака, и полосатый парус гнал прочь надежду. Значит, смерть опять прошла стороной, Берег Мёртвых не хотел его принимать… Хельги повёл глазами и увидел на ближней скамье рыжего Луга.
– Да пребудут с тобой Господь и Мария, – сказал ирландец. – Что тебе снилось? Расскажи, если хочешь, а я попробую истолковать.
– Мало хорошего, – ответил Хельги неохотно. – Я слышал плач.
Луг кивнул, нисколько не удивившись. Навряд ли стоило говорить вслух о том, что это сам Хельги только что плакал во сне. Луг сказал так:
– Вот и мне больше всего жаль не Оттара, не Карка и не тебя. И даже не Беленькую. Я думаю про её сына, которому тоже захочется разузнать об отце. А что она сможет поведать ему? Они с Оттаром не были вместе и десяти дней…
Хельги рывком сел, открывшееся совпадение ослепило отблеском далёкой грозы: его собственная мать, всего девять дней и ночей прожившая у отца!.. Он даже не спросил, с чего это Лугу вздумалось жалеть Карка, который и так умер слишком легко…
Луг отвернулся, посмотрел вперёд. Там уже виднелось устье фиорда и айсберг на мели, который люди, не сговариваясь, нарекли Оттаровой Стамухой. На обратном пути Ракни обошёлся без проводников.
Монах проговорил негромко, как бы думая вслух:
– Этому малышу надо будет вырасти похожим на Оттара. Ему пригодился бы старший брат, неплохо знавший отца…
26. Парус!
Когда минуют Сумерки Богов и спасённый мир возродится,
