«Тесен мир, дорогой друг, именно он — бывший партийный вожак Нарвской заставы. Тут в деле имеются еще кое-какие подробности, в общем, тип совершенно мерзкий».
«Главное, полностью психически вменяемый, ведает гад, что творит, значит, и получит по заслугам. Контракт беру под себя, а денег не возьму — в апреле был день рождения вождя, и пусть считается, что это у меня субботник в его честь. До свидания, Аналитик».
«Всего хорошего, дорогой друг. Конец связи».
Хоть человек и венец мироздания, ухайдакать его ничего не стоит. Можно тихо, по-домашнему, всадить клиенту пару пуль из «Токарева» с глушаком, добить контрольную в лобешник и, подобрав отстрелянные гильзы, если, конечно, они маркированные, рвануть с концами когти. Когда подопечный человек серьезный и возможен нежелательный резонанс, хорошо устроить ему бытовое поражение электротоком, поездку на «мерседесе» после водочной клизмы или перелом основания черепа в ванной, — ничего не поделаешь, судьба, и все претензии к Тому, Кто наверху. А Его, как известно, доставать не рекомендуется. Ну а чтобы было побольше хипежа и вспоминались слова поэта — «его пример другим наука», — можно клиента взорвать, заживо поджарить, обливши бензином, или просто повесить на видном месте с назидательной табличкой на груди: «Он не поделился с друзьями». Да мало ли на что способен пытливый человеческий ум, потому как полет фантазии границ не знает.
«Уж Герман близится, а полночи все нет. — Скунс посмотрел на часы и, отложив в сторону бинокль, потянулся так, что кости затрещали. — Все члены затекли, и почему это мне талоны на повидло не дают за вредность?» Стоял безветренный июньский вечер, в тополиных кронах щебетали птицы, и сквозь опущенные стекла «Нивы» струился аромат цветущей сирени — вокруг девятиэтажки, где обретался господин Бурмистров, был зелено.
«Ну давай, родной, приезжай, перед смертью все равно не надышишься». Самого работника мэрии дома еще не было, изволил задержаться на службе, и, горя желанием решить вопрос побыстрее, Скунс с неотвратимостью боа-констриктора дожидался в засаде. Очень уж ему не нравился Илья Григорьевич. Тщательно ознакомившись с его биографией, киллер сразу понял, что выражение «Человек — это звучит гордо» к господину Бурмистрову не относилось никак, и задумал угомонить его с размахом. Дело в том, что среди жертв партаппаратчика была девчушка чуть моложе Стаськи и, по прогнозам медиков, своих детей она уже иметь не будет.
Наконец послышался рев мотора, брякнула при въезде на поребрик подвеска, и, проскочив во двор под арку, показалась черная, с густо тонированными стеклами «Волга».
Она стремительно пронеслась мимо скопища автомобилей, выстроившихся вдоль проезда, резко сбросила скорость и, скрипнув тормозами, остановилась у подъезда с железной дверью и кодовым замком.
— Коля, завтра как всегда, не опаздывай.
Из «Волги» шустро выкатился коротконогий толстячок и, вытянув рыжеусый рот трубочкой, мелкими шажками посеменил к дому. Он был какой-то бесформенно-амебообразный, даже хитрые глазенки на одутловатой, с тремя подбородками, физиономии превратились в заплывшие жиром прорези, и весь его облик вызывал отвращение, смешанное с недоумением: и это est Homo?
«Ну ты и урод». Замерев, словно перед прыжком, Скунс навел бинокль на бугристый, в поперечных складках, потный затылок, а в это время толстячок остановился перед дверью и принялся жать на кнопки кодового замка. Ему не было дано знать, что под решеткой, на которой он стоял, лежали две тротиловые шашки ТП-200 с дистанционным подрывом.
«На взлет!» — Сломав предохранительный кронштейн, Скунс надавил кнопочку, узконаправленный радиосигнал инициировал реле, цепь замкнулась, и четыреста граммов взрывчатки превратили господина Бурмистрова в россыпь мелких брызг, испоганивших стену дома, дверь и бетонный козырек над входом в подъезд. К слову, чтобы с гарантией угробить человека, вполне достаточно тротила раза в четыре меньше. Киллер действительно постарался. Проявил размах. Субботник все- таки.
Грохот взрыва заставил замолчать пернатых, разогнал котов с близлежащих помоек и вызвал неподдельный интерес у окрестных аборигенов — как же, кинематографические ужасы наяву и на халяву.
«Отзывчивый у нас народ, любознательный. — Понаблюдав с минуту за ажиотажем у подъезда, киллер запустил двигатель и улыбнулся одними губами. — А вообще-то есть на что посмотреть, покойник был нехуденький. Чертям в аду явно работы прибавилось».
Больше здесь делать было нечего. Включив передатчик на режим самоликвидации. Скунс тронул «мышастую» с места.
«Ну и парилка, — подумал он, — наверняка гроза будет».
Действительно, вечерний воздух был как в русской бане — влажный и теплый, как влагалище. Обильно обливаясь потом, плелись по тротуарам рядовые россияне, бюстгальтеры лежали мокрыми компрессами на женских прелестях, а граждане солидные с энтузиазмом рулили на природу, хватаясь вместо рычагов переключения передач за круглые коленки спутниц, — проклятая жара, она одна во всем виновата.
«Рексу небось тошно в шубе-то». Проехав печально известные Кресты, названные так из-за особенностей своей архитектуры. Скунс остановился и, прихватив останки дистанционного взрывателя, похожие на скомканную пачку «Беломора», неспешно отправился дышать речной прохладой. «А впрочем, аксакалы в своих теплых халатах не очень-то потеют в жару, главное, чтобы сохранялась стабильная температура тела». Он оперся о шершавый гранит набережной и, небрежным жестом избавившись от улики, сплюнул следом в мутные невские воды. «Вот так и рушится экологический баланс, всю реку загадили». Сел в машину, выбрался на мост императора Александра Второго, известный ныне более под партийной кличкой Литейный, и скоро уже парковал «мышастую» в родных автостояночных пенатах.
— Зинаида Павловна, вы неотразимы.
— Ну ты, Алеха, скажешь, как в лужу пернешь. — Размякшая, точно из бани, главнокомандующая достала снегиревский пропуск и смачно почесалась под столом. — По ляжкам течет, в жопе хлюпает, в котловане чавкает, сиськи набок — чертова жара. Всех мандей попарила…
Толстыми, бриллиантовоокольцованными пальцами она изобразила сдохшую лобковую вошь, и, содрогнувшись, Снегирев стал прощаться:
— Вы, Зинаида Павловна, дама опасная, — помахал отставной морской волчице ручкой и, обойдя стороной будку со сторожевым, дрыхнувшим по случаю жары кабыздохом, бодро пошагал к дому.
Небо между тем помрачнело и всей своей тяжестью придвинулось к земле. Налетел резкий, порывистый ветер, далекий горизонт все чаще стал отсвечивать сполохами молний, а громовые раскаты подняли в воздух потревоженное воронье. «Кар-р-р, кар-р-р. Буря, скоро грянет буря…»
«Сейчас брызнет». Первые капли упали Снегиреву на лицо у входа в подъезд, а когда, осчастливив Рекса ошейником, он повел питомца на моцион, дождь уже хлестал вовсю — теплый, косой, слава тебе Господи, если не радиоактивный. Из водосточных труб струились пенные потоки, застигнутые непогодой барышни живо утратили весь свой шарм и натурально напоминали несчастных помойных мурок, а Снегирев с подопечным мгновенно вымокли насквозь и, не придавая этому значения, общались со стихией, пока не нагуляли прямо-таки зверский аппетит.
— Ну что, брат, жрать хочется небось? Мне тоже. — Снегирев взял Рекса на поводок, и, не сговариваясь, оба устремились по лужам к дому. — Тебя «Чаппи» ждет, а меня тетя фира, не знаю, правда, с чем…
Оставляя на ступеньках мокрые следы, человек и зверь двинулись наверх и, очутившись в своем жилище, без промедления привели себя в порядок. Хозяин переоделся в сухое, а кавказец встряхнулся столь энергично, что подвернувшийся некстати Васька поневоле принял холодный душ, а на обоях в коридоре появилось бесформенное, долго не высыхавшее пятно.
— Жрать подано! — Снегирев от души всыпал в миску «Чаппи», шваркнул следом пару яиц и, мелко порезав для пикантности зельц домашний, придвинул посудину к исходящему на
