уложениями, постановлениями, примечаниями, разъяснениями и комментариями.
Никакой лазейки не было.
По законам тироков преступление Рене каралось смертью.
Единственный шанс заключался в том, что нас судили по законам двиаров и Одри должна была вынести вердикт «виновен»-«невиновен». Но Одри свою позицию изложила ясно — значит, и этого шанса не было.
Уже за полночь я выкинул в мусорную корзину все распечатки, выключил планшет, откупорил припасенную в «дьюти-фри» бутыль виски и заказал в номер ведерко льда.
Законы не помогли. Значит, надо было включать мозги. Пусть не такие совершенные, как у тироков, но все-таки имеющиеся в наличии.
Камень преткновения — младе… да что я несу! Какой еще младенец! Эмбрион, зародыш. Но для тироков — пусть нам будет стыдно — это уже полноценное разумное существо…
А если все-таки убедить Одри сделать аборт? Какой-нибудь медикаментозный, быстрый… там же срок совсем небольшой…
Я подумал об этом еще несколько минут. И мне самому стало стыдно. И за себя, и за человечество. Что я вообще всерьез рассматриваю этот выход. Что отказываю будущему человеку… а человек ли он?
По гостиничному видеофону позвонил Тане. Та безропотно включила связь, продемонстрировав мне узенькую девичью постельку и выбившуюся из ночной сорочки высокую грудь. Деликатно прикрывая рот при зевках, она ответила на все мои вопросы.
Консультация меня ничем не утешила. Дите — эта самая предполагаемая Натали Легран — будет человеком. Даже без примеси тирокских чудо-генов.
Я извинился за звонок и пообещал больше ночью Таню не тревожить.
Итак — младенец неустраним. Он родится в свой срок.
Одри не переубедить. Рыдая от горя, она признает Рене виновным.
Судей не переспоришь, даже если и не хотят портить отношения с Землей. Спускать преступление Рене на тормозах — подрывать основы собственного общества.
Что же остается?
Закон есть закон… Суров закон, но это закон…
Я плеснул себе чистого вискаря, выпил залпом.
Как-то я неверно думаю.
Лучше так: закон — что дышло, куда повернул, туда и вышло.
Надо обратить против тироков саму основу их правосудия и морали. Надо… надо…
И тут меня осенило!
Идея была настолько неожиданной и при этом такой простой, что я подпрыгнул на месте и завопил от восторга.
Кажется, мы их переубедим.
Более того — мы их так переубедим, что и волки будут сыты, и овцы целы!
— Только для тебя, Одри, — прошептал я, глядя в окно, предположительно — в сторону побережья. — Только для тебя, родная… я спасу этого сукиного сына…
Есть миры, где суду и судебным процедурам придается огромное значение. Там строятся Дворцы правосудия, одежда судей преисполнена торжественной архаичности, слова приговора чеканны и звучны… Это, к примеру, Земля и Двиар.
Есть и такие, где общество старается словно бы спрятаться от печального факта судебной деятельности. Судей там выбирают на один раз и скрывают их имена — ибо судить, это не менее позорно, чем быть судимым. Здания, где идут заседания суда, строят на пустырях — а потом сжигают. Это, к примеру, Ханнт и Ритти-Ро.
А тироки к правосудию относились спокойно и нейтрально. По деловому. Нужен суд? Значит, он есть, аккурат между типографией и офисом транспортной конторы. Нужны судьи? Будет такая профессия, попрестижнее сантехника, но не такая уважаемая, как врач.
Поговорить с Рене мне позволили перед самым судебным заседанием. И даже приватности в этом не было никакой — тироки считают, что скрытничать могут только виновные.
Благоухая одеколоном «Нокте Рюа», одетый только в сандалии на босу ногу, я вошел в здание суда. Голые заседающие пупсы на судейской скамье и голые любопытствующие пупсы на скамьях для посетителей с любопытством изучали детали моей анатомии.
Хорошо хоть, было тепло.
Рене сидел в отгороженном решеткой уголке зала. Был он бодр, весел и жизнерадостен. При виде меня явно обрадовался и замахал рукой. Я покосился на судей — те кивнули, и я приблизился к подзащитному.
— Хочу сделать официальное заявление, — затараторил француз. — Я не требую от вас чудес и ни в чем вас не виню, месье Вася. Все, что я совершил, было поступком великой любви. Я пойду на смерть с высоко поднятой головой.
— Сдался? — мрачно спросил я.
— Да, месье. Если сможете, месье… Позаботьтесь об Одри?
Ох, с каким удовольствием я бы предоставил этого лягушатника его судьбе и позаботился об Одри!
— Я вас вытащу, — сказал я.
— Что? — Рене вытаращил глаза.
— Я вас вытащу. Только ответьте на один вопрос — вы ее любите?
Рене вдруг привстал и замахал руками, будто отгоняя рой назойливых пчел. Я оглянулся — в зал вошла Одри.
Обнаженная, конечно же.
Ох, если бы я не хотел ей помочь еще больше, чем ею обладать!
Наверное, в этом и есть ее секрет…
— Ладно, будем считать, что ты ответил… — Я отвернулся от Рене и занял свое место на скамье защиты.
А через минуту рядом со мной села Таня.
— Вы-то здесь зачем?
— Как представитель посольства. Чтобы помочь вам… ну, и чтобы забрать урну с прахом после кремации.
— Кремации не будет, — сказал я твердо.
— Но у нас нет денег перевозить на Землю замороженное тело!
Я сжал зубы и промолчал.
Процесс начался.
Вначале выступал государственный обвинитель.
В своей речи он кратко изложил обстоятельства преступления.
В зал даже внесли орудие преступления — в прозрачном контейнере, закрепленном на длинной штанге. И водрузили перед Рене — тот впервые стал выглядеть смущенным.
Заплаканная Одри, не отрывающая взгляда от Рене, встала.
И вот на этом месте вскочил и я. Обвинитель оторопел, судьи и зеваки уставились на меня. Во
