Ни в кино, ни на иллюстрациях к любимым историческим романам Лева не видывал ничего подобного этим могучим стенам. Он, правда, ожидал, что они окажутся повыше, но этот недостаток с лихвой искупался монументальной толщиной и циклопическими размерами глыб, складывавших башни. По сравнению с кирном египетские пирамиды показались бы жалкими времянками. Мнилось, что он стоит здесь от начала времен и выстоит дольше, чем продлится род людской, не изменившись ни на йоту.
Над воротами плескался на ветру белый флаг, окаймленный какой-то бахромой – что это могло быть, Лева издалека не разобрал, да его и не интересовали такие мелочи. Он во все глаза разглядывал замок и очнулся, лишь когда сидевший рядом Вяземский нечаянно толкнул его локтем.
Артиллерист тоже рассматривал замок, правда, в полевой бинокль. До сих пор полковнику Вяземскому не приходилось выезжать далеко за пределы базы – командующего артиллерией в составе сил братской межпространственной помощи Кобзев почитал персоной совершенно излишней до того момента, пока эти самые силы помощи не столкнутся с американцами. Самому же полковнику хватало дел на базе. Огневые точки наконец-то были оборудованы, пушки – установлены на позициях, и перспектива переносить все это с места на место отнюдь не грела душу. Но если уже сам командующий выбрался из своего уютного кабинета по другую сторону межпространственных ворот и приполз вести переговоры с местными феодалами, то и всему прочему начальству отвертеться не удастся.
И при виде замка Вяземский окончательно уверился, что Кобзев на самом деле прав – нечего богам войны делать на этой планете. Зрелище было жалкое. Да, конечно, строители не были полными профанами для своего уровня развития – штурмовать его, имея из дальнобойного оружия одни луки да катапульты, Вяземский постеснялся бы. Замок окружал изрядной ширины ров, а опускной мост через него, будучи поднятым, закрывал единственные ворота. А пять башен давали обороняющимся возможность вести перекрестный огонь по любой точке в радиусе досягаемости их луков.
Больше того – полковник знал, как строили зодчие древних времен. Вяземский хорошо помнил апокрифическую историю про старинную церквушку, которую восемь дней не могла снести батарея гаубиц, бившая по ней прямой наводкой, а ведь тот храм не из базальтовых глыб строился – из простых кирпичей. К тому же… Артиллерист присмотрелся. Швы между каменными блоками не были залиты цементом, не заросли мхом и не пустовали. Словно бы кто-то с маниакальным упорством прошелся по ним со сварочным аппаратом – если бы можно было сваривать камень.
И все же, чтобы взять это укрепление, не требовались его любимые Д-30. Это было под силу обычному миномету, только времени потребуется уж очень много. Несколько разрывных и зажигательных во двор… где, скорей всего, сложены под навесами, а то и под открытым небом всяческие бочки-ящики и запасы сена, где постоянно снует народ, потому что замок такого размера пустовать не может. Если обороняющиеся попытаются опустить мост – разнести в щепки еще до того, как по нему проскачет первый рыцарь. Если нет – ждать, пока защитники с голодухи не повылезают сами. Разве что в замке есть подземный ход…
«Охолони! – скомандовал себе полковник, осознав, куда завели его мысли. – Это наш предполагаемый тактический союзник».
– Товарищ Вяземский, – доверительно поинтересовался у него Кобзев, – как вы считаете…
«Ах ты гнида, – подумал полковник без особой злости. – Мнением моим поинтересоваться изволил. Когда я предложил в точку высадки делегации забросить батарею огневой поддержки, кто меня чуть с грязью не смешал?»
– У меня, товарищ Кобзев, – ответил он, не дожидаясь продолжения, – по вопросам местной специфики своего мнения нет и быть не может. Не сталкиваюсь я с местной спецификой.
Гэбист обиженно посопел.
– Кажется, – заметил начштаба, – нас встречают.
Вяземский снова поднес к глазам бинокль.
Мост опустился, и в распахнутые ворота выезжали всадники. Тренированный взгляд полковника машинально подсчитывал противников – три десятка человек в легких доспехах, еще с десяток в чем-то пестром, потом – отдельно – неимоверно широкоплечий мужчина в лазурно-синем кафтане, и за его спиной толпа людей, одетых не менее ярко, – верно, прихлебателей.
– Всем машинам, кроме первой, – стоп, – скомандовал начштаба в трубку. Рации в этом мире работали плохо – не очень помогала даже воздвигнутая посреди лагеря антенна, – но в радиусе километров пяти можно было добиться приемлемой слышимости. – Развернуться и быть готовыми атаковать в случае провокации.
Лева Шойфет эту фразу услышал краем уха и заметил только, как остальные БТРы в колонне неторопливо съезжают с дороги, выстраиваясь полукругом вдоль опушки леса. Приближающееся войско интересовало его гораздо больше.
Сильней, чем когда-либо с того дня, как его проволокли через врата между мирами, Леве казалось, будто он угодил в прошлое. Беда была в том, что о прошлом он судил наполовину по учебникам истории, где упор делался исключительно на классовую борьбу во всех ее проявлениях, а наполовину – по авантюрным романам, авторов которых историческая правда волновала куда меньше, чем завлекательность. Поэтому он вполне верно представлял себе роскошные одежды придворных вельмож, богатство феодалов, мрачное величие рыцарских замков, но оказался совершенно не готов к той блистательной оправе, что окружала эти драгоценные камни.
Владение Бхаалейн относилось к числу самых обширных в империи, и то, что большую часть его занимали непролазные пущи Беззаконной гряды, не мешало владетелю равняться богатством с самыми древними родами срединного Эвейна. А когда у владетеля полны сундуки, не пустует кошель и у его дружинников, будь то родовичи или наймиты.
На ярком солнце сверкали начищенные кирасы, не исцарапанные еще наконечниками разбойничьих стрел, переливалось серебряное и золотое шитье на кафтанах чародеев, блестели самоцветы. Даже сбруя владетельского коня была изукрашена драгоценными венисами так густо, что не было видно отменно выделанной кожи.
«Нет, – решил про себя Вяземский. – Предательства они не замышляют. Это не боевое оружие и не походная броня – все слишком вычурно, слишком богато. Они пытаются произвести на нас впечатление… Не могу их винить». Ему вспомнились леопардовые шкуры негритянских вождей.
Когда до процессии оставалось метров сто, БТР остановился. Командиры один за другим вылезли, спрыгивая в мягкую, прогретую солнцем траву на обочине.
Люди в кирасах остановились, выстроившись поперек дороги в две шеренги. Широкоплечий толстяк в синем выехал вперед. За его спиной прятались еще четверо. Одного Лева узнал – это был высокомерный молодой человек, встретивший их с Кобзевым в приречной деревне, сын владетеля. Двое других были одеты не менее богато, чем плечистый, но в другом стиле. Тот, что был помоложе, остролицый и тонкогубый, явно предпочитал оттенки темно-багрового и не носил никаких украшений, кроме стальной цепочки, протянутой вдоль рукава, – если только это было украшение. Физиономия его зло кривилась; потом он, видно, вспоминал, что послу не пристало так откровенно выражать чувства, и стирал выражение с лица, но то мгновенно появлялось снова, как запотевает холодное стекло. Спутник его был очень стар – Лева дал бы ему на вид лет двести – и одет так богато, что за брошками и цепями не было видно зеленого бархата. Четвертый показался переводчику также смутно знакомым, но он не сразу сообразил, где встречал этого человека – тот приезжал с Терованом в деревню, но в беседу тогда не вмешивался.
Делегации подошли друг к другу вплотную. Кобзеву явно хотелось сказать что-нибудь для протокола про встречу двух миров, двух идеологий, но он понимал, что его за такие слова свои же товарищи придушат.
Когда молчание затянулось, гэбист слегка подтолкнул переводчика в спину.
