Однопартийцы, не готовые к такому повороту событий, заюлили:
– Товарищ Алексей, чистота мундира…
– Товарищ Августин, не забывайте про плацкартную резервацию в моей подземке. Для вас всегда открыта в недра дверь. И потом, вы же прекрасно понимаете, чистота мундира не спасает при чистке. Хоп?
– Хоп, молодой человек, тун-тун…
Контровая, вызвавшая у зрителей поначалу лютый интерес в связи со стихийно организованным тотализатором, проиграна была старперами уже в дебюте. Взъерошенный хорек Дерябныч настолько неудачно выполнил «разбой», что его оппоненту, по аналогии с каким-нибудь котом Базилио, осталось лишь не полениться выкопать халявные золотые.
Разупыханный Августин Дерябныч начал гнуть пальцы. Склочным голосом вызвал директора заведения, повязанного с разгромленными однопартийцами одной кровью.
Добыча ускользала из Лешкиных пальцев. Ускользала, ускользала… Как вдруг откуда ни возьмись прямиком из сгустившейся над его льняной головой тучи материализовались оба-два казенных человека.
Первый, с задранным на лоб новеньким респиратором, с блестящей хреновиной, смахивающей на пылесос, в униформе с жутковатой надписью «ГорСЭС», немедля подскочил к директору и навел на него раструб сверкающего агрегата.
– Санитарный инспектор Добрынин. Службу спасения эпиднадзора вызывали?.. Как – никогда? Шутить изволите, господин управляющий, вызов задокументирован. Спасаем жилье от жучков, мышек от грязных лап, а компьютеры от вирусов. Все ли у вас на постах, господин Бакланин? Вы вообще посты блюдете? А давайте-ка пробежимся по вашему заведению поганою метлою!
Директор враз опал, скукожился, отвел погасший взгляд от «брата по крови» и, бережно поддерживаемый санитаром, побрел в офис.
Другой казенный человек, облаченный в новенький жандармский камуфляж, гаркнул на весь растревоженный зал:
– Полиция нравов, иммиграционная служба! Старший уполномоченный Муромский. Прошу предъявить документы на предмет прописки. – Он грозно осмотрел внутренности «Карамболя» и зафиксировал хищный взгляд на побледневших лицах однопартийцев. – Та- ак, вижу-вижу своих клиентов. Вот, значит, по кому сегодня «обезьянник» рыдает горючими слезами. Вы записались в добровольцы?.. А ну печь, полезай в горшок! Родственников до границы имеете? Кочевники в роду были? В глаза глядеть, отвечать на вопросы. С девочками продажными якшаетесь?.. Как – нет? А с кем?.. Оп-па! Почему маникюр, гражданин? Голубь голубя приголубил, так? Это вот, значит, на какие нужды казна уплывает, налоги утекают, я вас спрашиваю.
– Вы знаете, с кем дело… – попытался перейти в наступление подсвинок Накладыч, но Муромский пресек попытку бунта в зародыше.
– Угрозы при исполнении, – хладнокровно зафиксировал он. – Замечательно! Да я вас теперь с полным правом на неделю в допр законопачу, голубей-голубчиков. Пока до своих адвокатов докричитесь, здоровье на голимый минус уйдет.
Не теряя темпа, Илья обернулся к охраннику на входе:
– Служивый, эй, как тебя?.. Ситуация обострилась, возможны эксцессы. Бдеть втрое бдительней, ясно? Всех впускать, глаз ни с кого не спускать, никому спуску не давать! Что молчишь, раззява, службу не ташишь?
Слегка косолапя, он энергично ринулся к обалдевшему охраннику, – видимо, выяснить, почему тот молчит, раззява.
Хорек Дерябныч, оставшийся без жандармского присмотра, горячо зашептал Лехе:
– Алексей Леонтьевич, выручайте. Нам с Дунканом Накладычем при нашей службе любые скандалы – хуже язвы и аппендицита. Гибель карьере, если не волчий билет!
– Какой мне с того резон, товарищ? Профит типа? – Попов недвусмысленно потер указательный палец о большой.
– Прямой профит, Алешенька. Сумеете объяснить легавому, что все нормально, ксиву я вам нынче же оформлю. Век воли не видать! Лады?
– Гм. Закон подземелий приучил меня игнорировать слова, не подкрепленные ничем.
– Ну хотите, я пока в залог свое удостоверение оставлю, тун-тун?
– Чего ж, тун-тун.
Леха спрятал драгоценный залог и подмигнул вернувшемуся Илье.
– Товарищ Мурмурский…
– Старший уполномоченный Муромский.
– Товарищ Муромский. Все в абажуре, то есть в ажуре, конечно. Понимаете, у нас сегодня с невестой помолвка. Невесту видите?.. Душка, душка, право слово! А вон тот черненький с беленькими косичками – шафер наш. Выписали за большие деньги из самого Черемысля для экзотики. Здесь-то мы помолвку и отмечаем в компании родителей. Вот это Августин Дерябныч, папенька Инги. А это матушка моя, Дунья Накладовна.
– Мужчина?
– Что вы, господин старший уполномоченный, какая же она мужчина? Обратите внимание, на которую сторону у нее жакет застегивается. А что до маникюра и макияжа, так женщина ведь, как ей без красоты? Войдите в положение, товарищ Маразмский.
– Муромский я. Му-ром-ский. Ясно вам? И с какой стати я должен входить в положение? Мне этих, которые в положении, по службе хватает. Шуточки. Будьте любезны, с вещами на выход. Дежурная машина заждалась.
Алексей понурился. Похлопал себя по карманам.
– Командир, можно тебя на минутку?
Отвел насупленного опера в сторону.
– Вещей всего десять «штук». Больше, ей-ей, нету.
– Пошли, проверим твои вещи, – буркнул подобревший командир.
Направились в «предбанник». Охранник вскинул руку, отдавая честь. Муромский неодобрительно заметил:
– Й-эх, пустая твоя голова! И честь-то отдать не умеешь. Да и много чести – брать твою честь… А тебя, афро-головешка, па-апрашу остаться! – пресек он начатое Дреддом движение. – А то на раз-два запрягу иммиграционную карту заполнять печатными буквами в десяти экземплярах, не считая анкет.
Спустя несколько минут Алексей вернулся. Нервно закурил. Маркеру, который порывался рассказать ему о вреде курения в «Карамболе», взбешенно выпалил прямо в лицо:
– Меня какой-то летеха развел на десять честно заработанных «косарей», а вам и не икнулось! Будешь нервы мотать, живо людям расскажу, какая тут клоака мерзостная. Оно вам нужно – рекламная кампания? Метнулся до камбуза, тело. Живей! Для мадемуазель – «Малибу», мне – стакан «Березовой». Папуасу моему – ром. Время пошло!
Яростно дымя «Примой», прошествовал к переводящим дух горе- реваншистам.
– Бабло уплыло до последнего гроша, но гадкий осадок на душе остался. Вам, товарищи в борьбе, рекомендую поспешить отсюда к едрене Фене! – «К Фекле, – поправился
