Никита ткнул его, и пребольно, в бок. С целью выгнать беса.
Муромский, не доверяя ногам, словно во сне сделал шаг по направлению к девушке. Серебряными струнами звенело здоровое сердце спортсмена. «Остановись, мгновенье, где же этот чертов Мефистофель?!» – надрывалась душа. Все было ясно без слов. Слова – это путы, мешающие понять истинную суть вещей, явлений и понятий. Самых что ни на есть простых и великих. Таких, как любовь. С первого взгляда и до последнего.
Незримые струны двух сердец соприкоснулись, породив чистую высокую ноту, какой никогда не исполнить даже ангелам. Нота эта звучала бесконечно долго – но только для двоих. А затем между Ильей и Фенечкой проскочила бутафорского вида громадная искра. И напряжение спало. Все засмеялись, задвигались, загремели стульями.
Никита скоренько наполнил бокалы.
– Друзья, – произнес он с неожиданным для него пафосом. – Давайте выпьем за отсутствующих здесь дам. В том смысле, что за присутствующую девушку – или женщину – Мечту каждого русского народного мужика! И пусть она поведает нам наконец в приступе застольного откровения, откуда берутся уникальные Мечты?
Феня, слегка пригубив из бокала, призадумалась.
– Ну сами мы из Питерсберга. Обучали нас, как водится, в Институте благородных девиц по специальности кавалер-барышня для особых поручений…
– Кавалер-барышня? – переспросил начавший оживать Илья. – Это как в старинном романсе: «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой, крутится- вертится, хочет упасть, кавалер-барышню хочет украсть»?
Феня покачала головой:
– Да нет же, дурачок, какой голубой шар…
От двери донесся звонок. Муромский гаркнул: «Открыто, входите!» – продолжая с обожанием смотреть на берегиню.
– Здор-рово, мужики! А ну, кто у вас тут в «Яре» цыган заказывал?
Чудеса на сегодня никак не хотели заканчиваться. Илья мигнул и повернулся к вошедшим. Голос с хрипотцой был знаком до дрожи под ложечкой. Даже спьяну не перепутаешь.
– Жеглов?! – воскликнул он, вскакивая. – Не может быть!
– Может, может, дорогой товарищ. У нас все может быть!
– Какими судьбами, господи? Да вы проходите, располагайтесь. У нас тут запросто, по-домашнему…
– Самыми обычными судьбами. Я на прошлой неделе выступал в черемысльском политехе. А тут СашБаш подвалил. Вот мы на пару и разгулялись по квартирникам.
Лохматый парень с шальными ясными глазами застенчиво буркнул:
– Я что, я ничего.
– Ага, ну погуляли, пора и честь знать. Мы уже в вагон садились, а тут подлетает эта девуля, – Жеглов кивнул на зардевшуюся Фенечку, – заталкивает в мотор и везет сюда. По пути, конечно, растолковала, что к чему. Мол, поезд без нас не уйдет, а такого квартирника у нас больше в жизни не будет. Куда было деваться, выпрыгивать на ходу? Нет, прыгать мы пока погодим – не все еще спели. Кстати, что за город-то хоть?
– Вообще-то до сего момента был Картафаново, – задумчиво ответил Алексей. – А теперь кто его разберет.
Молчаливый СашБаш тихо провел по струнам и пропел: «Этот город скользит и меняет названья…»
Активный Жеглов продолжал говорить, шутить и расспрашивать о жизни, попутно доставая из рюкзачка бутылки с водкой и портвейном под экзотическим номерным названием «72».
– Значится, так. Мы-то, собственно, уже и сыты, и пьяны, и нос в табаке. Но за компанию примем, правильно, Саш?
После чего без всякого перехода уселся посреди зала на стул, побренчал секунду-другую для разогрева гитары и запел ожившим магнитофоном, ожившим проигрывателем винила, ожившим сиди-проигрывателем. Пел и хитро поглядывал на бойцов-молодцов, подмигивал кавалер-барышне и пьющему портвейн СашБашу.
Муромский вскочил, раздал присутствующим гитары и присоединил свой вокал к жегловскому.
– Вспомнил, я все вспомнил! – вклинился в звон гитар дикий вопль. Арапка подобно пушечному ядру метался по комнате и вопил: – Я вспомнил, мужики! Хотите верьте, хотите нет, я – арап Петра Великого! Тот самый…
– Вот и хорошо, вот и славно, – принялась успокаивать его Фенечка. – Только давай об этом потом поговорим. Пусть ребята оторвутся. Заработали…
А ребята, действительно увлекшись, даже не услышали вопля исторической души. Им просто было по кайфу петь вот так, всем вместе. Им было по кайфу не замечать ни времени, ни рассогласования с реальностью – и петь хоть до утра. Пусть они не выспятся сегодня, пусть завтра прямиком с бала на корабль, то есть на работу. Пусть. Не страшно.
Когда работа по кайфу, это и есть подлинный кайф.
CODA
…«Мы, Хогбены, люди маленькие. Живем себе тише воды и ниже травы в укромной долине, где никто не появится до тех пор, пока мы этого не захотим». В критических ситуациях Джон Баликорн всегда вспоминал Генри Каттера. А ситуация, похоже, подступила критичнее некуда. Вчера еще он руководил лабораторией трудновыводимых пятен на секретном печном заводике во Флайшиттауне, Алабанская долина. В свои неполные тридцать лет Джон по праву считался опытным селекционером и заводчиком пятен-чемпионов.
И вдруг накануне он узнал, что последняя его работа, пятно, над которым бился без малого полгода, уходит на сторону. Родное, можно даже сказать, родимое пятно уплывает за бесценок в лапы какого-то заморского барыги. Босс, естественно, знать ничего не знал и после недолгой словесной перепалки, ощупывая распухшую челюсть, здоровой рукой подписал увольнительную по статье «профнепригодность».
После этого Джон пустился по пабам. Проклятые пабы выдоили у него половину выходного пособия. Вторую половину он бездарно проиграл в излюбленные нарды. И кому проиграл! Вечному аутсайдеру Малышу Шизгаресу!
Баликорн, известный среди друзей как Джон Кукурузное Зерно, извлек из- под кровати бутыль с остатками кукурузного виски. После основательного глотка волшебного напитка организм, подобно тугому, налитому початку, потянулся вверх, к солнцу. Хмарь в голове позорно бежала за кулисы. На авансцену выпорхнула мысль о необходимости как-то биться, что-то делать с окружающим экономическим и социальным непотребством.
Взгляд его остановился на двух книгах, что лежали на журнальном столике.
