одиночек, наслушавшихся проповедей приходских попов.
— И вот еще, Род… Ты не самый крупный знаток тонкостей псионики, — деликатно заметил Фесс.
— Хочешь сказать, мне понадобится эксперт? — огрызнулся Род. — Я не знаю никого лучше, кроме…
Тут он осекся. Фесс тактично хранил молчание. Пауза затянулась на столько тактов, что Род наконец решился.
— Ну ладно!
Он бросил поводья и выбежал из стойла с криком:
— Корделия! Собирайся!
— И вот каков их ответ! — брат Альфонсо припечатал свиток к столу. — У них не хватило вежливости, даже чтобы прислать это вам личным посланием! Пришлось тайком получить список от королевского клерка, нашего дьякона!
— Ты прав, — новый архиепископ мрачно уставился в камин. — Вопиющее нарушение приличий.
Ни один из них даже не вспомнил о собственном промахе — король и королева тоже не получали известия о том, что аббат сам себя произвел в архиепископы. Приходские священники просто объявили об этом пастве с кафедр.
— Это нас совсем не устраивает, милорд, — возмущался брат Альфонсо. — Это заявление, что, мол, Корона правит, а вопросы Веры, так и быть, пускай остаются за Церковью, не говорит ничего нового!
— Да, ничего, что не было бы сказано прежде, — тяжело кивнул архиепископ. — Он не уступил ни дюйма.
— Мы тоже не отступим! — вскричал брат Альфонсо. — Это не ответ! Как, милорд! Неужели вы примиритесь с этим?
— Ну уж нет! Король должен высказаться открыто! И мы должны найти способ подтолкнуть его!
— Подтолкнуть? — возмущенно переспросил брат Альфонсо. — Нет, милорд! Вы должны потребовать! Не позволяйте ему так издеваться над вами!
— Требовать? — вскинул голову аббат. — О чем ты, брат Альфонсо? Подданному не подобает требовать у своего суверена!
Тут до аббата дошел смысл сказанного им, и глаза его слегка расширились.
— Подданному, как же! — ехидно фыркнул Альфонсо. — Архиепископ — подданный короля! Никак нет, милорд! Вы — Первое сословие, а он — Второе. Или вы скажете, что слуги Господни носят это звание просто так?
— Нет, не скажу, и ты это прекрасно знаешь, — архиепископ отвернулся, переплетя пальцы так, что костяшки побелели. — Мы — Первое сословие, потому что мы ближе к Господу, самые праведные и потому наиболее заслуживающие уважения. Но и знать, брат Альфонсо, зовется Вторым сословием потому, что они заботятся о телах наших братьев во Христе точно так же, как Первое сословие печется об их душах.
— Но душа важнее, чем тело, — напомнил брат Альфонсо, — и потому Первое сословие выше Второго.
— И потому Второе должно подчиняться Первому. Да-да, я понимаю, — и архиепископ опустил подбородок на руки, глядя в огонь.
— Ну вот, милорд. Вы потребовали лишь того, что давно пора было потребовать. И если король не признает превосходства Святой Матери Церкви, разве он не идет против слова Господня?
— Что ты сказал? — задумчиво нахмурившись, обернулся к нему архиепископ.
— Я всего лишь предложил вам приманку, на которую может клюнуть этот надменный монарх. Тогда он покажет свое истинное лицо. Подумайте только, милорд, — разве Греймарийская Церковь — не Истинная Церковь?
— Ты прекрасно знаешь, что это так!
— Тогда как назвать человека, который отрекся от нее?
Архиепископ помолчал, не сводя с собеседника расширившихся глаз. Потом медленно покачал головой.
— Ты прав, брат Альфонсо. Он еретик.
— Чего тебе? — нахмурился выглянувший сквозь кованую решетку ворот монах.
Монастырский страж глядел с явным подозрением, но Хобан ответил открыто:
— Я испытываю тягу к святой жизни.
Какое-то время монах смотрел на него, потом отодвинул засов и приоткрыл створку.
— Входи. Брат Майлз!
Хобан вошел внутрь и увидел второго монаха, сидящего у стены, уткнувшись в молитвенник. Монах поднял голову, сунул молитвенник в рукав и поднялся, вопросительно глядя на них.
— Отведи этого доброго человека к наставнику послушников, — продолжал привратник.
Брат Майлз кивнул и махнул Хобану рукой — пошли, мол.
Провожатый привел молодого крестьянина в небольшой дом, стоявший недалеко от ворот, в пустую комнату с парой жестких стульев с прямой спинкой и несколькими отощавшими физиономиями святых, глядевших с голых, беленых стен.
— Садись, — кивнул он и исчез.
Хобан с любопытством огляделся по сторонам, немного испуганный почти безжизненной чистотой комнаты. Но понемногу напряжение спадало, несмотря на фальшивый повод, под коим он проник сюда, и даже эти стены стали казаться не такими уж безжизненными, а просто чистыми. Когда появился наставник послушников, Хобан чувствовал такой душевный покой, что даже позабыл о своей миссии.
— Благослови тебя Бог, — с этими словами наставник уселся напротив. Он был высокий, тощий, со впалыми щеками и слегка смахивал на пойнтера, настороженно замершего при виде фазана.
— Как твое имя?
— Меня зовут Хобан, — встал лазутчик.
— Сиди, сиди, — помахал рукой священник. — Я отец Ригори. Так ты думаешь, что призван служить Господу?
— По-моему, да, святой отец, — к собственному изумлению, Хобан понял, что говорит правду. — Откуда мне знать наверное?
— Проживешь несколько месяцев среди нас, узнаешь, славный юноша, — тут глаза мастера блеснули. — Но скажи мне, что привело тебя к такой мысли?
С толикой стыда Хобан припомнил, как его брат Анно впервые навестил семью, только-только став монахом, с какой завистью он смотрел на брата, как думал, а не оставить ли и ему мирскую суету.
— Мой брат, святой отец. Когда он впервые навестил дом, покинув эти святые стены, я подумал, что, может быть, мне тоже стоит избрать этот путь.
