Челюсти архиепископа судорожно сжались.
— Брат Хэсти!
— Я видел, как этот послушник, Хобан, слишком долго промешкал на краю поля, у густых кустов, и я видел, как его губы шевелились, словно он с кем-то разговаривает. Когда я подошел, чтобы упрекнуть его, то увидел, что земля там промотыжена так усердно, словно ее вспахали плугом. Тогда я не подумал об этом ничего особенного, но сейчас…
Голос брата Хэсти стих, он молча развел руками.
— Никто не упрекает тебя, — архиепископ перевел взгляд на Хобана.
— Итак, брата Альфонсо похитили. И вот тот самый человек, который рассказал эльфам, как они могут совершить это. Скорее всего, это он снял защиту из Хладного Железа с поля и со стены вокруг сада.
— Я не убирал железа ни с поля, ни со стены, — возразил Хобан.
— Но ты разговаривал с эльфами?
Хобан замолк. Потом заговорил снова:
— Я пришел, чтобы стать монахом. По крайней мере, я не лгал вам.
— Но почему? — презрительно бросил аббат. — Зачем ты предал наш Орден?
— Из преданности моему суверену, лорду Туану, королю Греймари.
Когда эти слова наконец были сказаны вслух, к Хобану вернулось его прежнее спокойствие духа.
— Да, я пришел сюда по его просьбе, чтобы узнать, что за злой гений завладел тобой.
Зал потрясенно замер.
— И я увидел, что это брат Альфонсо искушает тебя отречься от Рима, — продолжал Хобан. — Это я и сообщил эльфам, как рассказал им об его прогулках в саду, окруженном Хладным Железом. Вот что я сделал, и ничего больше!
— Достаточно, чтобы погубить брата Альфонсо! — взревел архиепископ. — И ты еще смеешь говорить об искушении! Ты еще смеешь говорить о преданности еретикам и погрязшей в разврате Церкви — в свое оправдание!
— Ты спросил, — лицо Хобана было непроницаемым, скрывая пронизывавший его страх. — И я ответил правду.
— А я объявляю твой приговор! — рявкнул архиепископ, побагровев. — Ты виновен в том, что предал твоего архиепископа и твой Орден! И в соучастии в убийстве монаха!
Он обвел собравшихся взглядом.
— Кто-нибудь скажет хоть слово в его защиту?
«Кто посмеет?» — недвусмысленно добавили его глаза.
Медленно, содрогаясь, поднялся Анно. Архиепископ пронзил его яростным взглядом.
— Говори же, брат Анно!
— Я прошу… — выдавил Анно. — Я умоляю вас о милосердии к моему родному брату и… другу!
— Подумай хорошенько, прежде чем продолжить. Голос архиепископа был подобен леднику, наползающему на песчинку.
— Он мог поступить необдуманно, — собрался с духом Анно, — он мог совершить тяжкий грех. Но он всем сердцем верил, что делает правильно!
— Как! Как ты можешь знать о нем такое?
— Я знаю этого человека от рождения, — ответил Анно. — Я делил с ним хлеб и работу, я плакал вместе с ним и радовался вместе с ним. Я знаю его так хорошо, как только человек может знать другого человека — и ни разу я не видел в нем ни малой толики обмана или злонравия. Он простой, прямодушный, честный человек, ничего не знающий о церковной казуистике и не желающий знать. Он верил в то, во что был приучен верить с самого детства.
Глаза архиепископа горели, как угли, но он не перебивал.
— И еще одно, — добавил Анно, уже не так резко. — Мои здешние учителя говорили мне: человек, называющий себя слугой Господним, не должен отнимать жизнь у другого человека, разве только защищая свою собственную.
Архиепископ покраснел, сообразив, что он — один из этих учителей.
— Ну что ж, твое красноречие спасло жизнь твоего брата. Он получит двадцать ударов бичом и будет навечно посажен в темницу, на хлеб и на воду. Но ты больше не будешь моим камергером и отныне не вправе занимать никаких должностей, а только работать в поле!
— Как вы добросердечны, милорд, — поклонился Анно, и голос его задрожал. — Добросердечны и милостивы! Благодарю вас, благодарю от всего сердца!
— Тем больший ты глупец, — фыркнул архиепископ и махнул рукой нескольким дюжим монахам, стоявшим наготове. — Уведите отсюда этого предателя, вместе с его братцем! Заприте его в самой мрачной темнице, чтобы глаза мои больше его не видели!
Когда надсмотрщики уводили Хобана и Анно прочь, монахи молчали, и многие чувствовали, как их сердца сжимаются от сочувствия.
Архиепископ также сидел в полном молчании, опустив голову на грудь.
Наконец он поднял голову и каркнул:
— Ну, довольно. А теперь…
— Господин мой архиепископ! — в зал вбежал монах.
— Что? Брат Лайман! — дернулся в его сторону архиепископ. — Почему ты бросил свой пост у ворот?
По пятам за братом Лайманом следовал суровый молодой человек, пышно разодетый, в расшитом камзоле и красных панталонах, со свитком в руке.
По залу пробежал тревожный шепот. Лицо архиепископа застыло.
— Как сюда попал этот человек?
— Милорд… я думал… вы пожелаете…
— Никто не должен был… — взревел было архиепископ, но молодой человек прервал его, заговорив голосом негромким, но тем не менее прокатившимся по всему залу.
— Я, герольд Туана и Катарины, монархов Греймари, пришел, чтобы призвать тебя на аудиенцию с Его Преподобием Моррисом МакДжи, Генералом ордена Святого Видикона Катодного.
Мгновенно во всем монастыре наступила тишина.
Архиепископ недоверчиво посмотрел на посланца. Потом протянул руку:
— Дай сюда!
Герольд шагнул вперед и вложил свиток в ладонь прелата. Архиепископ сломал печать, развернул свиток и побелел. Задрожавшей рукой он опустил свиток на колени.
— Да, здесь оттиснут знак нашего Ордена… но не иначе, как это подделка! Генерал Ордена обитает на далекой Земле и никогда не ступал на Греймари!
