кто-нибудь не из членов группы.
Чиун пожал плечами под складками кимоно, скрывшими его движение.
– Все возможно, – сказал он. – Даже обезьяну можно научить петь. Но логично ли это?
– Ты прав.
– Еще бы.
Представить себе, что за Римо охотится кто-нибудь посторонний, было невозможно. Кроме КЮРЕ, о нем не знала ни одна душа, к тому же он находился под прикрытием тщательно разработанной легенды. Кто, кроме людей из академических кругов, мог знать о докторе Рентоне Уорде? Кому из них могло прийти в голову убить его, да не где-нибудь, а в малазийских джунглях? Даже если доктор задолжал самым безжалостным нью-орлеанским кровопийцам-ростовщикам, они наверняка расправились бы с ним дома, там, где ситуация находилась у них под контролем. И уж, конечно, прежде чем позаимствовать у доктора имя и личность, КЮРЕ досконально изучила его подноготную.
Как ни старался Римо, отделаться от мыслей о нападении ему не удавалось. Бандиты с рыночной площади явно нацеливались на него – или «Рентона Уорда», – потому что кто-то очень не хотел, чтобы он присоединился к экспедиции Стокуэлла. Мотив оставался неизвестен, и вывести его на основании данных, которыми располагал Римо, было невозможно.
«Что нам известно?» – спрашивал он себя. Рассчитывать на показания бандитов не приходилось. Вырвать у них имена работодателей мог разве что специалист по спиритизму и столоверчению. Таким образом, оставалось четверо, у каждого из которых могла быть собственная причина не желать появления в экспедиции нового человека. И более десятка возможных комбинаций, если двое (или более) противников выступали сообща. До сих пор у Римо не было ни малейшей зацепки или улики, позволявшей связать новых знакомых с попыткой убийства.
В конце концов Римо оставил попытки угадать, зачем кому-то, доселе незнакомому, потребовалось его убивать. Вероятным причинам не было числа – от зависти коллег до обычной алчности. Проверка, проведенная КЮРЕ, полностью исключала личное знакомство доктора Уорда с членами экспедиции.
А если речь шла о заочной вражде, то один взгляд на лицо новичка дал бы остальным понять, что в группу затесался лазутчик.
Это соображение вновь заставило Римо вернуться к размышлениям о том, каким образом кому-то – тем более ученому, протирающему штаны за столом, – удалось так быстро сорвать с него фальшивую личину.
– Куда ты идешь? – спросил Чиун.
Римо не смог сдержать улыбки. Он неподвижно стоял у кровати, рассматривая свой вещмешок, и тем не менее Чиун почувствовал, что его подопечный собрался уходить. Старый кореец безошибочно угадывал намерения ученика.
– Думаю прогуляться, – ответил Римо.
– Вот она, логика белых людей, – заметил мастер Синанджу. – Тебя ждет долгий путь сквозь джунгли, а ты собираешься бесцельно расхаживать по городу.
– Я гуляю, чтобы расслабиться. Ты же знаешь, мне не нужно много времени для сна.
– Тебе нужно побольше тренироваться, – заявил Чиун. – Ученик, постигший только первоначальные ступени Синанджу, обязан каждый час бодрствования отдавать занятиям.
– Займусь по возвращении с охоты на динозавра.
– Я вынужден уступить, поскольку этого потребовал Император Смит, – продолжал Чиун, – но ты совершенно не подготовлен.
– Жаль, что ты не сможешь к нам присоединиться, – сказал Римо.
– Ты хочешь, чтобы я бродил по джунглям, словно дикарь? – Сама мысль об этом, казалось, ввергла Чиуна в ужас.
– Что ж, ты в любом случае не прошел бы приемных испытаний, – сказал Римо. – У тебя нет ученой степени.
– Мудрый человек не нуждается в том, чтобы к его имени присовокупляли бессмысленные слова.
– Вот тут ты прав, – отозвался Римо.
– А ты сомневался?
– Я постараюсь не задерживаться и скоро вернусь домой.
– Твой дом находится в Синанджу. А эта комната – всего лишь помещение для отдыха и хранения одежды.
– Не засиживайся у телевизора допоздна. Это помешает тебе уснуть.
– Клевета. Кореец, дух которого озаряет свет Синанджу, обладает непоколебимым спокойствием.
Последнее слово всегда оставалось за Чиуном, даже если ему приходилось шептать по-корейски. Римо ничего не ответил и закрыл за собой дверь. Запирать замок не было необходимости. Вздумай какой-нибудь воришка забраться в номер, его ожидал бы неприятный сюрприз.
Римо вышел на лестницу. Ему предстоял спуск по десяти пролетам, и он преодолел этот путь, шагая по перилам – для тренировки. Если бы Римо снял обувь, спускаться было бы проще, но он прекрасно справился и так. Задержавшись на пороге вестибюля, Римо проверил пульс и частоту дыхания.
Невзирая на затраченные усилия, то и другое было в норме.
Перед ним расстилался Куала-Лумпур, непроглядная тьма и яркие огни которого были напоены ароматами жасмина, карри, сате и запахами китайской кухни, к которым порой примешивалась вонь сточных канав. Римо двигался в сторону небольших окраинных улочек, незримо наблюдая за тем, что творится у него за спиной. Если его и преследовали, то слишком осторожно и умело, чтобы даже обостренные чувства Римо смогли уловить постороннее присутствие. Разумеется, исключать такую возможность было нельзя, и тем не менее...
Посвятив наблюдениям около четверти часа, Римо убедился в отсутствии слежки. Теперь, располагая относительной свободой, он получил возможность хорошенько подумать. Как ни говори, Чиун был прав, утверждая, что ему еще учиться и учиться. Римо размышлял, а ноги тем временем несли его вперед.
Пройдя около километра, он свернул на Маркет-стрит и слился с темнотой, будто призрак.
Одри Морленд покинула отель «Шангри-ла», не имея никакой определенной цели. Вещи уже были упакованы, а спать не хотелось; наоборот – ей казалось, что она попусту потеряет время, если уляжется в постель и начнет считать овец или проделывать что-либо в этом роде. А бороться с возбуждением при помощи снотворного Одри не привыкла.
До общего сбора за завтраком оставалось восемь часов, а отъезд должен был состояться еще час-полтора спустя. Одри размышляла о джунглях и их тайнах, которые ждали ее у самой черты городских огней, затмевавших звезды, и ей хотелось, чтобы путешествие началось сейчас же, сию минуту.
Успокойся, Одри, всему свое время, говорила она себе. Если нервы разгуляются, и вовсе не уснешь.
Эта мысль напомнила ей о докторе Уорде.
Он показался ей симпатичным мужчиной, не то чтобы стандартным красавцем с экрана, но она нипочем не выгнала бы его из своей постели. Его окружала особая аура, которую Одри очень редко замечала в своих коллегах, – скрытая чувственность, выявить которую можно было, лишь приложив определенные усилия. Рентой Уорд излучал уверенность, далеко превосходившую апломб исследователя, сквозивший в его монографиях и учебниках. Доктор Уорд был не столько ученым мужем, сколько настоящим мужчиной.
