слуги являются брешью в стене, то есть дыркой. Словно кто-то взял и оставил дверь в винный магазин открытой на ночь.
– Ясно, – сказал Баренга. – Это стратегия. Как у великого черного Ганнибала.
– Какого Ганнибала?
– Ганнибал, негр. Он – африканец. Самый великий полководец.
– Не знаю, зачем мне все это, – сказал Нильсон, – но у нас есть немного времени. Во-первых, Ганнибал был великим полководцем, но не самым великим. Он потерпел поражение от Сципиона Африканского.
– Еще один африканец, – улыбаясь заметил Баренга.
– Нет, его так прозвали после того, как он разгромил войска Ганнибала при Заме в Северной Африке. Сципион был римлянином.
– Макаронники врезали Ганнибалу? – в изумлении переспросил Баренга.
– Да, в некотором смысле.
– Им удалось победить черного Ганнибала?
– Он не был черным, – возразил Нильсон. – Он был карфагенцем. Это в Северной Африке. Но карфагенцы на самом деле были финикийцами. Они пришли из Финикии… теперь это Ливан. Ганнибал был белым. Семитом.
– А разве семиты… они, значит, не чернокожие?
– Нет, и никогда такими не были, за исключением тех, которые смешались с черными.
– Но Ганнибал был негром, настоящим негром. Я видел по телевизору. В рекламе лака причесок в стиле «афро». У него даже волосы были заплетены в косички «кукурузкой». Белые таких причесок не носят.
– Сдаюсь, – сказал Нильсон. – У тебя есть деньги на чаевые официанту?
– Я не даю никаких… – Баренга увидел, как маленькое зловещее дуло поднялось до уровня его головы. – Нету «бабок».
Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать.
– Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину.
– Это мои национальные цвета, – возразил Баренга.
– Сними.
В дверь постучали.
– Ваш заказ.
Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать.
– Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет.
Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик-тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери.
Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой.
Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем.
Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно- зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий.
– Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что-нибудь еще, сэр?
Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги.
Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет.
– Да, вот что, – сказал Баренга. – Ты ведь знаешь всех постояльцев?
– Да, сэр. Думаю, да.
– Так вот, мне нужен один человек. Белая, с рыжими волосами, с веснушками.
– Девушка, сэр? – спросил официант, убеждая себя и том, что радикалу не подобает испытывать неприязнь и отвращение только потому, что чернокожий мужчина интересуется белой женщиной.
– Ну, разумеется, черт возьми, – ответил Баренга, – девушка. Я похож на тех, кому нравятся мальчики?
Он помахал стодолларовой бумажкой перед официантом.
– Здесь живет такая молоденькая девушка, – сказал официант.
– М-м-м?
Официант молчал. Тогда Баренга спросил:
– Ну, так где она?
Официант вновь посмотрел на стодолларовую купюру и, не сводя с нее глаз, ответил:
– В номере 1821 на восемнадцатом этаже с пожилым джентльменом восточного происхождения и молодым человеком.
– Он тоже чурка?
– Чурка?
– Ну да, он тоже китаеза? Косоглазый?
– Нет, сэр. Он – американец.
Баренга принял решение. За такие пустяки сто долларов слишком жирно. Свернув бумажку, он запихнул ее в карман своей дашики.
– Спасибо, старик, – сказал он и быстро закрыл дверь перед носом ошарашенного официанта.
С довольной улыбкой Баренга повернулся к Нильсону.
– Ну как?
– Все было нормально, пока ты не украл у официанта эти сто долларов, – сказал Ласа.
В коридоре уставившийся на закрытую дверь официант пришел к такому же выводу. Сто долларов – неплохие деньги. На них можно было купить пятьдесят простыней на саван или соорудить десяток крестов, чтобы поджечь их у кого-нибудь на газоне, или сотни футов крепкой веревки для линчевания.
Ласа вышел из-за двери, и Баренга опасливо попятился.
– Давай деньги назад, – сказал Нильсон. Пистолет был по-прежнему нацелен на Баренгу, зловещее черное отверстие ствола уставилось на него с черной ненавистью.
