– Ну, вот. Но тогда, – продолжал голос, – с чего же это он позвонил тебе – да сразу и умер?
– Да я не... – начал О’Доннел, и тут же ему показалось, что его левую ногу разрубили пополам и завязали узлом обрубки.
– Уа-га-га-гааа! – завыл он.
– Так с чего? – неумолимо повторил голос.
Руки О’Доннела, метнувшиеся к раздираемой невыносимой болью ноге, завязли в густом зеленоватом месиве, обильно стекавшем с живота на серые шерстяные брюки.
Ну где все? Где охранники, обычно сутками просиживающие в подъезде? Что случилось с телекамерами, двойными замками и тем парнем, что сидит на стоянке в будочке сторожа?
О’Доннел увидел, как крепкая волосатая кисть пришельца потянулась на сей раз к его правой ноге.
– Нет, нет! – закричал он. – Это... это, наверное, тот парень из компании... ну, той, что занимается упаковкой и перевозкой.
– Почему ты так думаешь? – кисть замерла в воздухе в двух дюймах от его колена.
– Потому что я ему звонил, все сказал, а он вроде здорово расстроился и стал спрашивать, говорил ли Винни кому-то еще об этом... – О’Доннел помутневшими от боли глазами различил на экране телевизора четырех запасных, которых собирались ввести в игру, и вдруг подумал, что парни из-за своих больших, не по размеру наплечников похожи на недоделанных херувимов.
– И что ты ему сказал?
– Я сказал, что не знаю. Но не думаю, что он кому-нибудь говорил.
– Ну, ладно. А как этого парня зовут?
– Солли. Техасец Солли Вейнстайн из Хьюстона. Это правда, я клянусь вам! – Если только О’Доннелу суждено будет добраться до своего агента по недвижимости, он вобьет ему в глотку всю систему безопасности этой дыры, в которой его угораздило поселиться.
– А какой телефон у Солли?
– Он у меня только в офисе... в “Митамейшн”.
Крепкая ладонь снова не спеша потянулась к его ноге.
– Нет, нет, правда! Я его с собой не ношу. Просто набираю специальный код на линии – и нас сразу соединяют.
– А какой код?
– Четыре-ноль-семь-семь, – промямлил О’Доннел, с Удивлением наблюдая, как большие белые номера на алых футболках игроков на экране вдруг пропали неизвестно куда, а знаменитые краски трикиноксовского кинескопа превратились в сплошную черную лужу, как будто исчезло изображение. Телевизор, однако, был включен – отключился сам Питер Мэтью О’Доннел.
Римо вытер запачканную блевотиной руку о рубашку О’Доннела и поднял глаза на вошедшего в двери Чиуна.
– Дальше тебе идти нельзя, – изрек Чиун. – Останься.
– Ты что, вдруг полюбил футбол, папочка?
– Не ходи, – повторил Чиун.
– Извини, Чиун. Но работа есть работа.
– Тогда идем вместе. – Римо удивленно поднял брови. – Идем, и по дороге я расскажу тебе, что означал тот труп на дереве, – а потом мы вместе скажем императору, что это задание нам не нравится, и выполнять его мы не будем.
– Вот он, наверное, обрадуется, – заметил Римо. – Кто-то пытается отравить всю Америку, а мы, значит, отваливаем на отдых.
– Американцы сами травят себя уже многие и многие годы, – ответил Чиун. – И яд у них не только в еде – даже в воздухе. Они курят яд. Ездят на отраве. Вместо молока у них – ядовитая химия. Если бы они сами не хотели умереть, то и не делали бы всего этого. А так – зачем им мешать?
При малейшей бреши в чиуновской логике Римо тут же затеял бы с ним яростный спор, но сейчас он таковой не видел и потому ограничился лишь замечанием:
– Чиун, нам пора.
– То, что ты собираешься сделать сейчас, – ответил ему Чиун, – гораздо хуже того, чем ты можешь даже представить.
Здание компании “Митамейшн”, располагавшееся в милом сельском пригороде Уэстпорта, видом своим напоминало бракованную картонку из-под яиц. Это было одно из тех чудес современной архитектуры, которые отличаются способностью занимать как можно больше места при полном нежелании вписываться в окружающий пейзаж.
Римо остановил машину на обочине шоссе неподалеку от здания, увидев впереди перед самым входом большую толпу людей – они размахивали руками, тянули вверх лозунги и громко кричали что-то.
– Я останусь здесь, – заявил Чиун. – Эти бездельники своим шумом оскорбляют мой слух.
Неподалеку от них за толпой наблюдал пожилой человек в потертых джинсах и золотистой ветровке.
– Вы работаете здесь? – спросил его Римо.
Тот кивнул.
– А где кабинет О’Доннела?
– Кого?
– Питера Мэтью О’Доннела.
– А он зачем вам? – поинтересовался старик.
– Я его сестра. Мамочка заболела.
– А-а. Дело, видать, серьезное.
– Ну так.
– Сегодня трудновато будет туда попасть, – заметил дед, кивая своей седой головой на шумную толпу перед входом.
– Вы просто мне подскажите, где его кабинет. А как войти, я сам позабочусь.
– Да я и О’Доннела-то никакого не знаю. Никогда о нем не слыхал. Откуда ж мне знать, где его кабинет-то? Вы лучше сторожа порасспрашивайте.
– А ты иди проспись, – посоветовал Римо и зашагал к стеклянным дверям.
– Вы осторожнее лучше, – посоветовал старик. – Не дай Бог подумают они, что вы тут работаете.
Римо остановился.
– Почему это?
– Да вон они орут что-то насчет того, что, мол, не потерпят тут разных всяких...
– Вот если они попытаются остановить меня, – пообещал Римо, – разных и всяких здесь точно будет навалом.
Когда он подошел ближе к пикетчикам, благообразного вида пожилая женщина в шерстяных наколенниках, длинном теплом пальто, вязаном шарфе и митенках кинулась к Римо и завизжала: “Свинья, фашист, мясник, убийца”.
Мило улыбнувшись ей, Римо продолжал движение.
Следующим оказался мужчина в шерстяной вязаной шапке и матросском бушлате, который, выступив вперед, поднес к самому лицу Римо плакат на деревянном шесте. Двумя пальцами Римо выдернул два гвоздя, которыми плакат был прибит к шесту, и, пока фанерное полотнище
