большом бараке хирург-академик, но он еврей, поэтому твердой уверенности, что этот академик правильно все вырежет у товарища Аксакала, нет.
— Ах, оставьте эти ваши глупости! Не нужно ничего вырезать у нашего идеолога, Здоров он. Товарищ Аксакал птичкой немножко напуган, и, надеюсь, он сам без хирурга оклемается. — Пояснив председателя Властного Триумвирата, Виолета Макаровна нахмурилась и многозначительно посмотрела на собеседника. — Значит, вы, гражданин, утверждаете, что найденная вами пуговица не более чем безумная сплетня?
Слово «гражданин» и тон, которым был задан вопрос, заставили Фому Кузьмича задуматься. Кто ее знает, эту странную даму в пионерской панамке и с подозрительным шрамом на роже. Может, она есть секретный агент с полномочия ми. При этой мысли Фома Кузьмич вздрогнул, поежился и изобразил лучезарную улыбку.
— Это вы про пуговичку? Да-да, как же, вспомнил! В леске на горке нашел. Я ее, пуговичку эту, как приманку для птичек…
— Место помните?
— Место? Какое место?
— Не юлите, гражданин! Место, где пуговицу нашли?
— Ага, помню. На самой вершине горы на сучке большого дерева одежка висит. Не юлю я. Совершенно не юлю. Как можно юлить, если доверенный товарищ спрашивает?
— Показать можете?
— Ага, могу. Отчего не показать доверенному товарищу. Старый такой пиджачишко бросовый на сучке висит, под пальцами сыплется. Даже и непонятно, как на нем пуговичка-то держалась? Дочка одежку углядела. Вместе гуляли, она и увидела. Глазастая она у меня, все примечает.
— Позовите дочь и покажите мне это дерево, гражданин! — приказала Виолета Макаровна суровым голосом.
— Шанцевый струмент прихвати, — сказал кто-то за спиной Фомы Кузьмича, со стороны особняка.
— Как? — Фома Кузьмич испуганно завертел головой и никого не у видел.
— Лопату, говорю, возьми, — посоветовал невидимый голос.
— Верка-а-а! — заорал Фома Кузьмич. — Ты где? Лопату у старухи найди. На гору с лопатой этой полезем.
На самой макушке Николиной Горы в окружении почтительной поросли низкорослого осинника царственно высился гигантский неохватный дуб. На одном из нижних сучков этого дубаи висел истлевший камзол Великого Герцога Тосканского. Полтора века прошло с той минуты, когда тесноватая, сшитая по моде одежда была снята и повешена на дерево перед последней дуэлью герцога. Скрытые резной листвой дерева ветхие остатки парадного княжеского одеяния были едва видны. Виолета Макаровна чуть тронула рукой блеклую голубоватую ткань, и камзол ее прадеда беззвучно упал на землю. Фома Кузьмич потыкал лопатой гору рядом с упавшим камзолом.
— Тут и копать?
— Копайте, гражданин, — неуверенно велела Виолета Макаровна.
Фома Кузьмич успел выкопать под дубом крохотную ямку, когда раздалось удивленное восклицание.
— Ух, какой здоровский каменюка! Идите сюда!
Они обернулись. Девочка Вера приплясывала на большой черной плите; метрах в десяти от дерева. — Ты чего прыгаешь? — удивился отец.
— Так он горячий, как сковородка. Сил нет стоять.
На полированной и раскаленной под солнцем плите Фома Кузьмич увидел такой же значок, как на пуговицах.
— Здесь! — твердо сказала Виолета Макаровна.
— Ага, здесь. Непременно здесь, — согласился Фома Кузьмич. Постанывая от напряжения, он отвалил тяжеленную плиту и сунул лопату в открывшуюся под ней мягкую сырую глину.
— Это для ради геологической разведки? — осторожно поинтересовался запуганный землекоп. — В целях освоения богатств недр?
— В целях освоения, — кивнула Виолета Макаровна. Копать тяжелую липкую глину было трудно, едкий пот тек по его лицу и слепил глаза; жирные назойливые мухи жалили ему шею, но Фома Кузьмич копал. Богатства недр! Тайные, сокрытые от глаз людей богатства недр! После чудес, которые происходили на его глазах, он. был готов к тому, что в Николиной Горе откроются стратегические залежи нежного сочного шашлыка из барашка или подземное озеро ацидофилина. Но на глубине, при которой он уже с трудом выкидывал глину из выкопанной ямы, на ее дне обнаружился всего лишь кожаный мешок. Вот оно что! Сокровище! Фома Кузьмич забыл об усталости, и в сердце его полыхнула благородная страсть кладоискателя. Кряхтя, он выволок пудовый мешок из ямы. Мешок был завязан толстой бечевой и опечатан сургучной печатью все с тем же знакомым знаком. Виолета Макаровна и девочка Вера потрогали грязный мешок руками.
— Если там консервы из рыбы, ты закопаешь его обратно, — нахмурилась девочка.
Виолета Макаровна тоже нахмурилась и после некоторого колебания приказала:
— Развяжите его, гражданин.
Задыхаясь от мучительного любопытства, Фома Кузьмич набросился на мешок, но сломать печать и развязать бечеву не смог. Мешок не открывался.
— Ну, что же вы? Смелее, гражданин! — произнесла Виолета Макаровна, нетерпеливо пиная мешок ногой. — Сургуч, сургуч сломайте!
Фома Кузьмич ухватил большую кляксу печати обеими руками и тотчас отдернул их, взрыв от боли.
— Жжется она! — Фома Кузьмич протянул к Виолете Макаровне ладони, на которых вздулись ожоговые волдыри.
— А не лезь к чужому. Ежели не твое, то и не хватай, — назидательно сказал кто-то за спиной обожженного кладоискателя. Фома Кузьмич оглянулся, но кроме дуба с твердой узорной листвой, которая тихо звенела от легкого ветерка, ничего не увидел. — Таперича сама попробуй! — посоветовал невидимый голос. — Твой кошель-то, тебе оставлен, сама и печать ломай.
Виолета Макаровна опустилась перед выкопанным мешком на колени и легко, без усилий развязала его.
Жизнь Фомы Кузьмича наполнилась золотом. И не грезами пустыми, а золотой явью. Убежден он был, что пудового веса мешок, который он выкопал под древним дубом на вершине Николиной Горы, был не иначе как с золотом. Что уж там точно было, Фома Кузьмич доподлинно не знал, Виолета смотреть в мешок не позволила, но решил, что золото, потому что за помощь и труд она вынула оттуда и дала ему пяток слоников. Пять литых золотых фигурок с устремленными вперед длинными бивнями и воздетыми вверх трубными хоботками. Фома Кузьмич слоников взвесил, и каждый потянул без малого полкило. К бывшему ювелиру Фома Кузьмич на этот раз не пошел. И без него был уверен, что золотая проба слоников ничуть не хуже, чем у пуговиц. Золотая вдруг сделалась жизнь у неверующего Фомы.
АНАРХО-СИНДИКАЛИСТ.РУ
Василий Терентьевич Якуб-Мазепа числил себя анархо-синдикалистом. Политическую платформу этих славных ребят он понимал скверно, а вернее, совсем не понимал и понимать не хотел. Его романтическую душу волновали именно таинственная загадочность этого мудреного слова, пламенный лозунг «Анархия — мать порядка!» и черный с костями стяг батьки Махно.
Из карцера, куда Василий попал за попытку побега, солдат привел его к заму по воспитательной работе капитану Шараповой. В кабинете капитана было тепло и приятно, по-домашнему, пахло туалетным
