о великой цели. Так вот, великой целью Пульхерии Сиязбовны был крепкий и счастливый брак, но не с каким-нибудь там шалопаем, а с представительным и умным мужчиной средних лет. Салонюк вполне подходил под это описание, и она решила перебраться к нему поближе.
— Ты тут за старшого, что ли? — уточнила она социальный статус своего избранника.
Тарас гордо выпятил грудь. Приятно, когда даже какая-то кикимора сразу признает в тебе качества, которые сделали тебя главным. Ясно, что незаурядность его личности видна невооруженным глазом.
— За старшого, — с достоинством подтвердил он.
Пульхерия пытливо сощурилась:
— Не жанатый?
Салонюк почуял какой-то подвох:
— Жанатый и партийный, ще вопросы е?
Пульхерия разочарованно покрутила головой и, поправив платок под подбородком, продолжила заговорщическим голосом:
— На тот берег здесь переправы не ищи. Езжай трямзипуфом вниз по реке. За поворотом сойдете — так безопаснее.
Салонюк заподозрил неладное:
— А чого це вы, матуся, такие заботливые до нас?
Надо сказать, что сердце Пульхерии Сиязбовны никогда не бывало разбито. Вот оказалось, к примеру, что избранник принадлежит другой, а она и в ус не дует. Если нельзя достичь великой цели, то можно перейти ко второму и третьему пунктам программы и совместить приятное с полезным.
Пульхерия алчно оглядела партизанский скарб:
— Лицо у тебя, милок, доброе, сердце — щедрое, а в мешке за спиной, поди, што пригодное и для меня найдется.
Салонюк попихал локтем висевший на спине вещмешок, и для верности поправил лямки. Затем предусмотрительно — как свойственно всем великим стратегам — отступил на шаг назад.
— Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!
Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:
— Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя… («На сносях, что ли?» — не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!
Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:
— Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер — личность неприкосновенная!
Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:
— Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.
— Красива ползет, однако, — восхищенно сказал Маметов. — Зверя, да?
Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:
— Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.
Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:
— Вот вы, мужики, все такие: чуть шо — и сразу за других прячетесь. А когда я была молода…
Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:
— Свят, свят, свят.
Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:
— Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.
Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:
— Командира, не зверя, точно?
Тот раздраженно оттолкнул его руку:
— Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!
Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались — словом, производили самое отвратительное впечатление.
Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:
— Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали — никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?
Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец — Микола Жабодыщенко — одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.
— Жабодыщенко, — решительно скомандовал Тарас, — скорише будуй плот! — Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, — Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!
Перукарников деликатно предостерег:
— А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда — вода, вода, кругом вода, — пропел он. — Тогда мы точно от нее не отделаемся.
Салонюк откровенно запаниковал:
— Що ты таке кажешь? Мени и так погано!
Перукарников пожал плечами:
— Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически… Конечно, бабця — тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.
— На себя погляди, пугало, — огрызнулась Пульхерия. — Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.
Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:
— Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?
Пульхерия даже ухом не повела:
— У всех людей дети как дети — родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!
Сидорчук усмехнулся:
— Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо
