выражение, которое он произнес на кендерском наречии, языке, на котором говорят в Хило и во всех остальных местах где собираются кендеры. В первый раз я услышал, чтобы на нем говорили где-нибудь в этом новом Палантасе.
Я поднялся на ноги, стараясь сохранять спокойный вид. Гном прошел через дверь, ведущую, скорее всего, на кухню.
— Природа требует. Вернусь через минутку, — сказал я капитану. Старина Герн не ответил. Он вынул вторую полученную от меня монету и воззрился на нее.
Я пошел прочь, раздумывая о том, как бы подловить гнома, чтобы задать ему с глазу на глаз несколько важных вопросов. Если этот Палантас походит на старый, то и гальюн должен располагаться в переулке над канализацией. Дверь, ведущая на переулок оказалась открытой…
Старый раб снова вышел из кухни, неся еще одну кружку. Он поднес ее к ближайшему столику и был снова на пути к кухне, когда я произнес на соламнийском:
— Я тоже бы не отказался еще от одной.
Гном поглядел на меня, и наши глаза на секунду встретились. Затем он опустил взгляд и вошел на кухню, возвратясь через минуту с новой кружкой.
Я потянулся за ней, поворачиваясь так, чтобы никто не мог увидеть моего лица.
— Переулок, — прошептал я на кендерском.
Старый гном поднял лицо и уставился на меня темными, покрасневшими глазами. Я качнул головой в сторону двери, выходящей в переулок, а затем отправился туда с кружкой в руках, надеясь, что никто не обратил на нас внимания.
Запах снаружи подсказал мне, что я нашел гальюн… им оказалось узкое отверстие в земле, скорее всего, глиняная труба, ведущая в коллекторы. Я прислонился к стене и подождал.
В течение нескольких минут гном не показывался. Я уже собирался сдаться, когда он вышел, медленно подошел и поднял лишенную кисти руку, указывая на мою выпивку.
— Я не вижу здесь кендеров, Дуггин, — спокойно произнес я на кендерском, вручая гному пустую кружку. Он ничего не ответил, только забрал кружку и прижал ее к груди одной рукой, уставившись на меня без выражения на лице.
Возможно, стоило попробовать по-другому.
— Я не здешний, — сказал я, все еще используя кендерский. — Мы с капитаном хотим разузнать немного об этом городе. Мы не знаем многих обычаев, и мне показалось, что ты мог бы…
— Прекрати, — произнес гном. Он говорил нечленораздельно, но во всем остальном это был совершенный кендерский. — Ты либо глупец, либо безумец, если так свободно используешь этот язык. Кто-нибудь может подслушивать.
Я безмолвно смотрел вниз, на гнома. Даже пьяный, он говорил с такой авторитетностью, что я действительно почувствовал — я, как он и сказал, глупец каждой своей частичкой.
Гном посмотрел на меня. И мне показалось, что теперь он держался несколько прямее.
— Откуда вы? — спросил он, произнося слова с еще большей осторожностью.
Чтобы произнести это слово, мне потребовалось некоторое время.
— Палантас, — сказал я, наконец, на соламнийском. — Мы из Палантаса. Ты сказал, что только кенд…
Гном поднял руку, останавливая меня, прищурился и слегка покачал головой, словно решив, что я ему лгу.
— Я тоже был глупцом. А теперь отправляйся домой и забудь, что знаешь этот язык, если хочешь сохранить свою шкуру, — прошептал он на соламнийском, разворачиваясь к таверне.
— Дуггин! — Я протянул руку, хватая его за плечо. — Дуггин, где мы? Что здесь происходит?
Гном обернулся, темные глаза холодно остановились на моей руке. Я отпустил его. Он ответил, не глядя на меня, без всякого гнева в голосе:
— Ты не можешь быть настолько невежествен, но в любом случае заслуживаешь ответа. Ты находишься в Палантасе, столице доминиона Соламния, во Всемирной Империи Истар. Отправляйся домой.
Он возвратился в таверну и медленно закрыл передо мной дверь.
«Доминион Соламния? Всемирная Империя…
Я вернулся в таверну, пытаясь выследить гнома. Старина Герн встретил меня, как только я вошел. Он схватил мою руку и поднял серебряную монету перед моими глазами. Я взял ее, чтобы рассмотреть внимательнее.
На одной стороне серебряной монеты была изображена карта острова, который мне удалось узнать не сразу. Слова «Истар Торжествует» были отпечатаны по краю на официальном соламнийском. Я повернул монету словами вверх. Сориентированный таким образом, остров выглядел знакомо. Им оказался Ансалон, наш родной континент… но Ансалон такой, каким был давным- давно, до того, как ужас Катаклизма разрушил его. Я хорошо знал очертания старого Ансалона по картам, которые мудрец-историк однажды показывал мне. Кровавое море Истара, восточные острова и западные острова отсутствовали на выгравированной карте. Северный и Южный Эргот и большая часть западных островов заменялись древним королевством Эргот. На востоке располагались земли самого Истара, с многоконечной звездой, отмечающей местоположение столицы.
Я молча перевернул монету.
На меня уставился открытый глаз.
Мы оставили таверну и пошли по мощеной улице, где галдели продавцы глиняной посуды и фруктов. Я понятия не имел, куда идти.
— Истар, — недоверчиво произнес Герн, блуждая взглядом вокруг, отмечая миллионы незнакомых мест. — Истар. Мы вернулись в Истар.
Я ничего не сказал. Мне не верилось, что это правда. Это должно было быть заклятием, какой-то иллюзией. Некоторые детали не сходились: луна, изображение глаза, размеры Палантаса. Палантас никогда не имел таких размеров, как теперь, даже до того, как Катаклизм смыл его набережную и затопил город. И доминионы Соламния и Эргот никогда не были частью Истара, по крайней мере, не в легендах и историях, которые я читал или слышал.
— Мы в прошлом, — произнес Герн, разговаривая сам с собой. — Более чем на четыреста лет в прошлом. — Он замолчал на минуту, а затем произнес: — Это из-за монстра, огненного гиганта. Должно быть, он метнул в нас заклятие, отбросившее нас в прошлое.
В этом был какой-то здравый смысл, как бы дико это ни звучало. Пламенный гигант, конечно же, являлся причиной наших бед. Но… вернуть в прошлое?
Катаклизм произошел в первом году, а сейчас был триста восемьдесят третий год П. К.[1], так что нас перенесло, по крайней мере, на триста восемьдесят два года в прошлое, если Герн был прав.
— Кзак-Царот. — Герн остановился как вкопанный.
— Что? — Я посмотрел вокруг.
Герн воззрился на фургон на конной тяге, нагруженный деревянными ящиками, переложенными соломой. На каждом стоял большой круглый знак, изображающий город с черным обелиском в центре. По краю знака аккуратно, по трафарету, были начертаны слова, которые гласили:
