замечательных результатов. Могла бы она брать пример с Изашани Ксакатекас и находить в тайных играх за сценой такое же удовольствие, какое доступно ей сейчас, когда ей принадлежит верховная власть в Акоме?
Мара снова вздохнула.
В этот момент чья-то тень упала на перегородку, обращенную в сторону сада, и знакомый голос прогудел:
— А я знаю, о чем ты думаешь.
Подняв глаза, Мара увидела Кевина, наблюдавшего за ней с кривой усмешкой. Как и всегда, он высказал свое мнение, не дожидаясь, пока его спросят:
— Ты и так, и этак прикидываешь, на что оно будет похоже, если ты решишь малость отдохнуть, а этому молодому Шиндзаваи предоставишь заниматься делами.
От изумления Мара ахнула и засмеялась:
— Ах ты… чудище!
Кевин единым махом пристроился рядом с ней, отбросил со лба рыжие волосы, отросшие до вопиющей длины, и, склонившись к ней, на мгновение замер в неподвижности.
— Я прав?
Она поцеловала его. Обаянию Хокану еще можно было как-то противиться, но этот буян словно дурманил ей голову.
— Да, пропади ты пропадом… — шепнула она.
— Могу тебе точно сказать, на что оно будет похоже. На глупость. — Он привлек ее к себе и вернул поцелуй. — Ты любишь власть.
— Я никогда не стремилась облачиться в мантию Акомы, — возразила она. Ее голос звучал настораживающе резко.
— Я знаю, — беспечно подтвердил он, не принимая ее вызов. — Но это ничего не доказывает. Тебя хлебом не корми, только дай покомандовать.
Мара снизошла до улыбки:
— Никто твоего мнения не спрашивал.
Она не стала оспаривать его утверждение. Для Кевина это послужило верным признаком, что он попал в точку. Успокоившись, она откинулась назад и прильнула к его плечу. А он упрямо продолжал гнуть свою линию.
— Твой гость — не слабак. Если уж он станет супругом, командовать будет он, и если я правильно понимаю цуранские традиции, главенствовать тебе уже никогда не придется. — Издевательски ухмыльнувшись, он спросил:
— Ну, так как? Собираешься за него замуж?
Мара возмущенно дернула его за бороду:
— Дуралей!.. — Прежде чем он успел взвыть от такой любовной ласки, она выпустила бороду из рук и едва заметно улыбнулась. — Возможно. — Увидев, как расширились его глаза, она поспешила добавить:
— Политическая обстановка неблагоприятна. И еще осталась парочка дел, которыми надо заняться вплотную.
— Например? — поинтересовался Кевин, озабоченный не на шутку.
Понимая, что за мнимой легкостью его тона скрывается неподдельное беспокойство, Мара ответила коротко и неумолимо:
— Например, расправиться с Тасайо Минванаби.
Трапеза была великолепна. К мясу было подано красное вино в кувшинах, и благородный напиток отливал рубиновым цветом, когда на него падали стрелы света, проникающего сквозь мельчайшие отверстия в колпачках бумажных фонариков. Для сервировки стола из буфетов извлекли самую драгоценную посуду, однако ни Мара, ни ее гость так и не смогли прикончить последний сладкий пирожок с пряной приправой. Хокану сидел на подушках в свободной позе, но его беспечность была несомненно напускной, когда он произнес:
— Конечно, я понимаю.
В тоне, которым это было сказано, невозможно было уловить ни удивления, ни упрека. Однако Мара достаточно хорошо знала своего гостя, и от нее не укрылась коротенькая пауза, которая ему понадобилась, чтобы овладеть собой, после того как он выслушал ее отказ от брака с ним — разумеется, по политическим соображениям. Для него это не стало ударом по самолюбию — во всяком случае, он не испытал такой жгучей обиды, какую некогда выказал Джиро. Но отказ Мары все- таки причинил ему настоящую боль.
Его печаль передалась и ей.
— Поверь… — добавила она отнюдь не столь бесстрастно, как намеревалась.
— Моя душа должна быть тебе открыта.
Хокану опустил глаза, словно рассматривал собственные руки, стиснувшие кубок. Маре вдруг — непонятно почему — захотелось потянуться через стол и сжать эти руки в своих ладонях. Но этого делать не следовало. Она не согласилась стать его женой, но не могла вполне скрыть сожаление.
— Я… восхищаюсь тобой сильнее, чем ты думаешь. В тебе я нахожу все, что хотела бы видеть в отце моих детей. Но мы оба правители. Наш дом должен быть военным лагерем… Где же мы будем жить? В этом поместье, в окружении солдат, не присягнувших тебе на верность? Или в поместье твоего отца, где солдаты не присягнули на верность мне? Скажи, Хокану, разве мы можем потребовать, чтобы воины, принесшие клятву верности перед святынями наших семей, безоговорочно повиновались людям из другого дома?
Он удивленно поднял брови и грустно улыбнулся:
— Мара, я предполагал, что мы поселимся в поместье моего отца и назначим кого-нибудь — по твоему выбору — регентом при Айяки, чтобы вести дела Акомы, пока твой сын не примет бразды правления. — Хокану покаянно развел руками. — Госпожа, прости мне необдуманную самонадеянность. Мне следовало предвидеть, что ты отнесешься к моему предложению не так, как любая другая женщина. — С сухой иронией он добавил:
— Меня всегда восхищал твой свободный дух. Превратить тебя в заурядную жену было бы все равно что запереть в клетке птицу ли. Теперь я это понял.
Он был красив, и его глаза завораживали, подобно глубокому священному пруду. Мара глубоко вздохнула, чтобы собраться с силами.
— Ты исходил из собственных предположений, Хокану, но в этом нет большой ошибки. — Прежде чем до нее дошло, что она снизошла до оправданий, Мара потянулась через стол и коснулась руки Хокану. — Все эти сложности было бы легко преодолеть, если бы Тасайо Минванаби не омрачал мою жизнь, как меч, нависший над головой. Если бы ты и твоя семья не были так глубоко вовлечены в планы императора, желающего силой навязать мир Высшему Совету… Если бы…
Хокану мягко накрыл ее руку своей свободной рукой. Теперь на его лице читалось новое чувство — не гнев, не боль, а скорее глубокий интерес.
— Продолжай…
— Если бы мы жили в мирной стране… — она колебалась, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить мысль, во многом внушенную Кевином, — где закону подчиняются и дела, и слова… где политика не поощряет убийства…
Осекшись, она почувствовала, что его молчание — это отражение ее молчания. Его рука, лежавшая на ее руке, напряглась, и Маре вдруг открылось: да ведь в нем живет тот же протест против застарелых предрассудков их общей родины, который исподволь назревал в ней самой. Нить взаимного понимания, протянувшаяся между ними обоими, обеспокоила властительницу, и она постаралась целиком сосредоточиться на том, что собиралась сказать:
