Мара с трудом пошевелилась. Ей казалось, что она вся избита и на ней живого места не осталось.
— Я должна была прислушаться к его словам. — Ее взгляд омрачился. — А Кевин… — встрепенулась она. — Где он?
Люджан кивком показал в сторону походного лекаря, который склонился еще над кем-то, лежащим на мху.
— Он остался жив. В одной набедренной повязке, без оружия и с полным набором геройски полученных ран. Да, вот это воин, каких мало.
— Ран? — Мара порывалась подняться, и Люджану понадобилось приложить на удивление много сил, чтобы ее удержать.
— Госпожа, успокойся. Он выживет, хотя изрядное количество шрамов ему обеспечено. Возможно, он будет прихрамывать и потребуется длительное время, чтобы левая рука смогла служить ему так же исправно, как раньше. Мышцы сильно повреждены.
— Доблестный Кевин. — Голос Мары дрогнул. — Он спас меня. А моя глупость едва не стоила ему жизни.
Военачальник снова коснулся ее почти ласковым движением.
— Жаль, что он раб, — с сочувствием сказал Люджан. — Такая отвага достойна только самых высоких почестей.
Внезапно у Мары перехватило дыхание; она уткнулась лицом в плечо Люджана, и ее заколотила дрожь. Может быть, она плакала, беззвучно и безутешно, но офицер, который посвятил служению ей всю жизнь, никогда не подал бы вида, что заметил это, и никогда бы не позволил, чтобы это заметили другие. Да и окружающие их солдаты быстро нашли чем заняться.
Властительница Акомы горевала о Кевине, чей дерзкий дух покорил ее и чьи поступки заставили ее окончательно понять непреложную истину: он не был и никогда не будет рабом.
Она с радостью освободила бы его, но в пределах Империи Цурануани это было невозможно. Чтобы воздать ему по заслугам, чтобы признать его человеческие достоинства, ей придется лишиться его навсегда. Исполнить то, что она задумала, — в этом заключалось самое трудное из всех испытаний, которым она подвергалась за всю свою жизнь.
Перегруппировка после засады в лесу заняла большую часть дня. Следовало уложить на самодельные носилки тела убитых воинов, чтобы доставить их домой для последующих почетных похорон. Трупы мертвых врагов были оставлены на съедение джаггунам и прочим пожирателям мертвечины. К месту назначенной, но так и не состоявшейся встречи Люджан послал разведчиков, которые вернулись и доложили, что людей Хангу нигде не видно.
Для Мары это известие оказалось серьезным ударом. Получалось, что предложение о переговорах с властителем Ксалтепо было не чем иным, как фальшивым трюком, подстроенным, скорее всего, хитроумным Минванаби. Дело оборачивалось совсем скверно, и теперь Мару тревожило нечто более опасное, чем раны Кевина.
— Тасайо не из тех, кто ограничивается одним ударом, — втолковывала она Люджану, в то время как темнота сумерек сгущалась вокруг освещенного огнем костра места стоянки воинов. — Я знаю, что нашим раненым придется несладко во время перехода, но к ночи мы обязаны вернуться домой.
Ее опасения были весьма основательными, и военачальник не стал возражать. Он отошел и, собрав солдат, умело распорядился подготовкой к выходу в обратный путь. Трое уцелевших солдат из первоначального эскорта Мары, измученные сражением и забинтованные, были поставлены на почетные места в голове походной колонны. Следом несли Кевина и двух раненых, нуждающихся в носилках, а за ними — тех, кто погиб с честью. Мара настояла на том, чтобы самой ей предоставили возможность идти пешком. Ее носильщики остались невредимыми, но им доверили доставку раненых — ведь их умение нести груз ровно, без толчков и тряски, здесь было неоценимо.
Властительница Акомы шла рядом с носилками, на которых неподвижно лежал ее раб-телохранитель. Кевину дали снадобья, притупляющие боль и дарующие милосердный глубокий сон. Она держала его за неперевязанную руку, разрываясь между мучительной скорбью и яростью.
Она не вняла предупреждениям, что Тасайо может разоблачить агентов Аракаси. Она слишком занеслась, упиваясь своим возросшим могуществом; ее тешила мысль, что теперь, когда она стала предводителем клана, не следует усматривать ничего особенного в заискиваниях правителей более низких рангов. Накойя не раз предостерегала ее. А Кейок весьма многозначительно избегал пререканий, но давал понять, что от Тасайо следует ждать ловушки… и вот теперь она столь глупо в такую ловушку угодила.
Погибли двадцать семь верных воинов из ее личной охраны. Еще двенадцать потерял Люджан, пробиваясь ей на выручку, а Кевин, возможно, навсегда останется хромым.
Цена оказалась непомерно высокой. Мара не чувствовала камней у себя под ногами и не замечала руки Люджана, который время от времени поддерживал ее под локоть, когда на пути попадались овражки или рытвины. Она едва обращала внимание на то, как уходили и возвращались патрули разведчиков, которые осматривали придорожную чащу в поисках неприятеля. Она не могла избавиться от жгучего чувства стыда за свое позорное тщеславие; снова и снова Мара пыталась себе представить, что же она сможет сказать Аракаси.
Луна зашла. Под деревьями стало совсем темно; такой же мрак наполнял душу властительницы, пока она вышагивала по дороге, без конца упрекая себя во всех грехах. Наконец они приблизились к границам Акомы, где их ожидал еще один патруль — вооруженный до зубов и с горящими факелами.
Мара была настолько измотана, что не сразу сообразила: в присутствии здесь дополнительного отряда кроется нечто необычное. В разговоре, который вели между собой командир патруля и Люджан, Мара уловила имя Айяки — и похолодела от страха.
Охваченная тревогой, она оторвалась от носилок Кевина и поспешила к военачальнику.
— Что с моим сыном?
Люджан крепко схватил ее за плечи.
— Он жив, госпожа.
Удовольствоваться столь кратким заверением Мара не могла. Даже в неверном, дрожащем на ветру свете факела лицо командира патруля во время его доклада Люджану выдавало напряжение. С ужасом осознавая, что бедствия Акомы не ограничивались разгромом в лесу, Мара требовательно спросила:
— Кто-то напал на мой дом?
Низко поклонившись, командир патруля дал ответ:
— Госпожа, был подослан убийца. — Молодой офицер, которого Кейок приучил быть кратким, излагал события в форме военного донесения. — Айяки получил незначительную рану, но больше никак не пострадал. Мертвы двое слуг и одна няня. Накойя, первая советница, погибла, защищая ребенка. Территорию усадьбы обыскали, но никаких признаков других врагов не обнаружили. Убийца, по-видимому, прокрался в дом один. Кейок усилил все пограничные патрули и послал нас, чтобы помочь твоему эскорту.
Однако Мара не слышала никаких подробностей, после того как узнала, что Айяки ранен, а Накойя, вынянчившая и выпестовавшая ее, заменившая ей мать, — умерла. У нее подгибались ноги, а потрясенный разум отказывался воспринимать услышанное.
Накойя мертва. Айяки ранен. Как отчаянно Мара нуждалась сейчас в Кевине! Если бы она могла прильнуть к нему, почувствовать силу горячих рук, обрести опору в его любви… Может быть, это помогло бы ей собраться с духом; но он лежал, забинтованный, на носилках и спал беспробудным сном от целебного снадобья.
