приказу.
Считалось предосудительным обнажать клинки в Палате, но властитель Минванаби презрел обычай и для вящей убедительности вытащил меч. Лезвие драгоценного металлического клинка заиграло огнем. В зале поднялся гомон, но голос, не раз перекрывавший шум сражения, услышали все.
— Ичиндар! Если ты хочешь положить конец спору, давай сделаем это на поле битвы! Посмотрим, останутся ли тогда с тобой твои прихвостни! — потребовал Тасайо, уже не пытаясь сдержать ярость.
Мара похолодела. Перед ней стоял безумец: он предпочитал превратить страну в пепелище, лишь бы не допустить торжества соперника. Оцепенев от того, что ее худшие ночные кошмары сбываются наяву, Мара закрыла глаза, пряча боль: да, прихотью богов ее надежды разбиты. Из-за ее гордыни, из-за безрассудной попытки перебороть судьбу погибнет не только Акома. Она увлекла за собой в пропасть цвет аристократии Империи, и к убийственному пониманию этой истины добавлялось собственное нестерпимое горе: не настанет для Айяки пора возмужания, и дитя, зачатое от Кевина, не возвестит первым криком о своем появлении на свет.
Угнетало сознание своей ответственности: ведь если смотреть правде в глаза, только по ее вине все сложилось так плачевно. Ее народ стоял на пороге гражданской войны.
Как сквозь сон, до Мары доносился тихий голос Ичиндара: он обращался к ней, пытаясь ее подбодрить. Не в силах выговорить ни слова, она повернулась к императору, чтобы поклоном выразить признательность. Обнаружив, что юный монарх не выказывает признаков страха, Мара заставила себя заговорить:
— Акома в твоем распоряжении, государь.
И сразу же вслед за ней многие властители принялись заверять Ичиндара в своей поддержке, другие же, напротив, отодвигались от своих соседей: вот-вот воцарится кровавый хаос, и не каждый считал благоразумным обнаруживать перед всеми, на чьей он стороне. Те, кто не желал ввязываться в грядущую стычку, предусмотрительно постарались, чтобы их не причислили ни к одному из противоборствующих лагерей.
В это мгновение раздался голос, в котором звучала безграничная уверенность в праве повелевать:
— Войны не будет!
Шум в зале затих. Мара глядела во все глаза, пытаясь выяснить причину наступившей тишины. Окружавшие ее вельможи, не веря глазам своим, уставились куда-то вверх.
Появившиеся одновременно из всех входов, расположенных по кругу верхнего яруса, и из всех боковых дверей, в зал спускались десятки одетых в черное фигур. Двигаясь сверхъестественно бесшумно, Всемогущие беспрепятственно достигли нижнего яруса Палаты Совета.
Слово магов было законом; перед ним пасовала мощь любой армии. Все помнили, что натворил на стадионе всего лишь один неофит, посвященный в таинства черноризцев, и потому среди присутствующих не нашлось глупцов, желающих пойти наперекор воле Ассамблеи. Тасайо в бессильном гневе застыл на месте, ясно сознавая, что он погиб. Вся краска сбежала с его лица, когда он вложил меч в ножны.
Вокруг сторонников императора сомкнулись кольцом полсотни магов. Их предводитель приветствовал властительницу Акомы официальным кивком. Мара узнала в нем Фумиту и вздрогнула: ведь он присутствовал при ее разговоре с Камацу от начала до конца! Сейчас рядом с ним стояли двое магов: один — приземистый и очень тучный, а второй — тощий, с угловатыми чертами лица. Под их суровыми бесстрастными взглядами, исполненными непостижимой силы, на нее вдруг накатила волна панического страха: нет сомнений, они пришли за ней, чтобы покарать за непростительную дерзость.
Спора нет, властителя Тасайо обуревало бешеное честолюбие, но и сама она ничем не лучше его. Ведь именно она в слепой самонадеянности посягнула на традиционные устои своего мира. Однако маг не спешил осуждать Мару. Остановившись между ней и заклятым врагом Акомы, Фумита обратился ко всему собранию:
— Мы говорим от имени Ассамблеи и оглашаем ее решение. Мара из Акомы действовала ради блага Империи. С благородным самоотречением она подвергла опасности собственную жизнь, дабы предотвратить раздор в стране. С этого момента ее жизнь священна!
Как только Фумита умолк, слово взял его дородный собрат:
— Наши мнения во многом расходятся, но одно должно быть ясно всем: мы не допустим гражданской войны.
Последним говорил худощавый маг:
— Тасайо из Минванаби, отныне и навеки тебе запрещаются любые враждебные действия против Мары из Акомы. Такова воля Ассамблеи.
Тасайо вспыхнул, словно получив пощечину; рука вновь сжала рукоять меча. Он позволил себе возразить.
— Всемогущий, моя семья поклялась на крови Красному богу, — хриплым шепотом выдавил он.
— Запрещено! — отрезал тощий маг.
Белый как полотно Тасайо согнулся в поклоне:
— Как прикажешь, Всемогущий.
Он отстегнул меч — наследственный клинок с резной рукоятью — и, спустившись по лестнице, передал его Маре. Было видно, что каждое движение давалось властителю Минванаби с немалым трудом.
— Победителю, — сумел выговорить он, но его пальцы дрожали от еле сдерживаемой ярости.
— Все держалось на волоске. — Мара приняла трофей, но ее рукам также явно недоставало твердости.
Тасайо издал горький смешок:
— Не думаю. Ты отмечена богами, Мара. — Он оглядел зал. — Если бы ты вообще не появилась на свет, если бы не погибла твоя семья, оставив тебя наследницей, все равно могли бы произойти перемены — кто же спорит. Но это!.. — Доведенный до белого каления, властитель Минванаби указал рукой в сторону сообщества объединившихся властителей, магов и императора. — Ничего столь непоправимого не могло бы случиться! Да, я предпочитаю взглянуть в лицо Красному богу, лишь бы не видеть Большую Игру наших предков, низведенную до уровня пустой головоломки, и властителей, забывших о гордости и чести, пресмыкающихся в пыли у ног Света Небес. — Колючий взгляд топазовых глаз обежал Палату, где, как некогда грезилось Тасайо, он мог бы верховодить. — Да сжалятся боги над всеми вами и над Империей, которую вы обрекли на бесчестье.
— Молчи! — оборвал его Фумита. — Шимони из Ассамблеи проводит тебя в твои владения, властитель Минванаби.
— Подождите, умоляю! — вскричала Мара. — Десио принес обет Красному богу, поклявшись кровью всего рода Минванаби. По условиям этой клятвы ни один родич Тасайо не может остаться в живых, если Акому не принесут в жертву.
Фумита, бесчувственный как камень, взглянул в лицо властительницы Акомы.
— Глуп тот властитель, который полагает, что боги проявляют столь пристальное внимание к его врагам. Десио зарвался, давая такой зарок, так пусть же его родня и расплачивается за последствия.
— Но что будет с женой Тасайо и двумя их детьми? Они же ни в чем не виноваты! — настаивала Мара. — Неужели ради сохранения чести требуется отнять у них жизнь? — В отчаянном стремлении спасти невинных Мара повернулась к своему врагу:
